— Какая мне польза от того, что ты думаешь? — рассердившись, почти выкрикнул Марко. — Все вы умеете думать, а когда надо принять решение, смотрите мне в рот, ждете, что я скажу. И ты тоже, комиссар…

Лицо Ранки покраснело от волнения.

— Марко, что с тобой сегодня? — спросила она спокойно, не подавая виду, что задета. — Возьми себя в руки. Что подумают бойцы? Ты им подаешь не лучший пример.

Невозмутимость Ранки, спокойный тон ее речи застали Валетанчича врасплох. Лучше бы она накричала на него, оскорбила, наговорила кучу гадостей, чем вот так невинно улыбалась.

— Извини, Ранка, но ты сама понимаешь… — начал он оправдываться, сетуя про себя на свою глупую выходку.

— Конечно, понимаю, какие могут быть разговоры. Знаю, тебе трудно, но нельзя так распускаться. Может, мне еще труднее.

Они посмотрели друг на друга так, будто впервые встретились.

— Знаю, дорогая, что тебе трудно, но ты сама в этом виновата, — сказал Марко.

— Сейчас не об этом разговор — кто в чем виноват… Нам надо принять какое-то разумное решение, чтобы фашисты не застали нас врасплох там, на плоскогорье.

— Надо что-то предпринять, — согласился подпоручик. — Как ты полагаешь, почему это человек никогда не знает, что его ждет в этих проклятых горах?

— Если бы мы знали, что фашисты думают, нам бы легко было воевать, — с иронией заметила Ранка.

— Немец ни о чем не думает. Жика говорит, что немец не умеет думать. Ему дана голова лишь для того, чтобы носить каску и чтобы иметь глаза. Ведь надо было где-то поместить ему глаза… Фюрер их отучил думать.

— Ты уверен, что они не умеют думать?

— А ты в этом сомневаешься? — вопросом на вопрос ответил Марко. Он любил иногда вместо ответа ставить вопросы.

В это время донесся четкий дробный стук пулеметных очередей. Стреляли не так далеко. Марко с Ранкой переглянулись. На высотах восточнее Мишлеваца разорвалось несколько снарядов. Было ясно — это стреляла дальнобойная артиллерия. Они увидели сперва серые расцветающие клубы дыма, а потом до их слуха докатились звуки разрывов. Марко подумал, что рота легко может попасть под огонь своих пушек. Стрельба была слышна и на юге, где, по мнению подпоручика, должен был наступать их батальон. Они молча поднялись еще на несколько изгибов тропинки, снова приостановились и посмотрели на высоту по другую сторону ущелья.

— На той стороне наступает первая бригада, — сказала Ранка, проследив за взглядом Марко. — Наши выкуривают фашистов.

Валетанчич достал цейсовский бинокль, навел его на дальние высоты, и перед ним ожила и задвигалась изломанная цепь бойцов. Это были партизаны, в этом Марко не сомневался. Он очень легко и безошибочно узнавал своих на любом расстоянии.

— Сейчас наши наступают на всех участках, — сказал он.

— Давно пора было начать общее наступление, — пояснила Ранка. — Без общего наступления мы никогда не победим.

Марко продолжал наблюдать в бинокль. Он теперь смотрел через большую прогалину в ущелье Мишлевац. Бинокль так приблизил ущелье, что Валетанчичу в первое мгновение показалось, будто туда запросто можно добросить гранату.

Заглядывая в ущелье сверху, подпоручик вдруг увидел немцев. Они шли таким же порядком, как и партизаны, — солдат от солдата в десяти шагах.

— Посмотри, с кем нам придется иметь дело, — сказал Марко, передавая бинокль комиссару.

Ранка несколько минут молча смотрела в бинокль. Лицо у нее было напряженное.

— Это подразделения дивизии «Принц Евгений», — сказала Ранка. — Мы с ними встречались на Дрине.

— И на Неретве тоже. И на Ибре, и в Санджаке. Уже больше двух лет наши дороги все время скрещиваются.

— Когда-то должна быть и последняя. Слишком долго мы шли к этому. Знаешь, Марко, а фашисты, наверное, и не догадываются, что мы собираемся устроить им мышеловку в этом ущелье. Если нам удастся это сделать, тогда они точно проведут свой последний бой.

— Может, они попытаются выбраться из ущелья.

— Не знаю, но мне говорили: кто попадает в Мишлевац, тот оттуда уже не выбирается. Если помнишь, в прошлом году один наш взвод в этом месте уничтожил целую роту фашистов.

— Сейчас их вошло в ущелье побольше, чем рота. Удивительно, как они легко дали загнать себя в эту дьявольскую мышеловку.

— Если бы мы их не загнали туда, нам самим теперь трудно пришлось бы. А пока мы идем, словно прогуливаемся.

Марко промолчал. Лицо у него было усталое, а на открытом лбу выступили крупные капли пота. В горах было прохладнее, чем в долине, и чем выше они поднимались, тем становилось холоднее. Они поднялись еще немного. Теперь были видны две цепи гор, затянутые синеватой дымкой; оттуда тоже доносились голоса пушек. Совсем близко, за первым кряжем, послышалась целая серия разрывов ручных гранат. Не иначе как какая-нибудь из рот вырвалась вперед и устроила немцам засаду. Эта мысль обеспокоила Валетанчича. Он не любил, если в бою кто-нибудь опережал его.

— Мы совсем раскисли, едва ползем, — сказал Марко комиссару, — а немцы не будут сидеть в ущелье и ждать, пока мы закроем выход.

— Что ты предлагаешь? — спросила его Ранка.

— Нужно взять один взвод, может даже отделение, и попытаться с ним вырваться вперед. Одно отделение свободно может блокировать выход из ущелья.

— Первый взвод не участвовал в атаке на хуторе Грофовия, — сказала Ранка, — и теперь его можно послать туда, пусть искупает свою вину.

В воздухе пролетел снаряд и упал там, где всего несколько минут назад рвались гранаты. Потом еще и еще. Валетанчич озабоченно взглянул на небо, как бы пытаясь увидеть пролетающие там снаряды.

— В первом взводе командир, конечно, подкачал. Если он не исправится, его придется заменить, — пояснил Валетанчич. — Сейчас я пойду и попытаюсь его расшевелить.

— Нет, Марко, раз надо кому-то идти, то лучше я пойду, а ты оставайся с ротой. Твое место там, где главные силы роты, — уточнила Ранка. — А насчет того, что первый взвод надо расшевелить, так это я сделаю не хуже тебя.

Марко не успел ничего ответить — она быстро пошла вперед, чуть пригнувшись, здоровой рукой придерживая пистолет, висевший у бедра. Минут через пять Ранка оторвала первый взвод от роты, и еще минут через десять она показалась на выступе скалы, почти на самой вершине горы, и оттуда помахала рукой. Снизу она была похожа на монумент, изваянный из меди и освещенный лучами прожекторов. Марко пожалел, что отпустил ее. «Бедняжке и так нелегко с раненой рукой», — подумал он, и когда снова поднял голову и посмотрел на скалу, Ранки уже не было видно. В просветах между голыми ветками деревьев торчали серые, угрюмые скалы, изрезанные причудливыми складками.

Чем выше поднимались люди, тем дорога становилась труднее. За первыми высотами вдалеке снова вставали горы, и на них было очень много снега, они сливались с горизонтом. Их можно было принять за серые тучи.

— Удивительная девушка — наш комиссар, — проследив за взглядом подпоручика, сказал Чаруга, переставляя пулемет с одного плеча на другое. — Хороший человек!

— Да, хороший, — согласился Марко. — И не только она одна, а все девушки у нас хорошие.

— Если бы не эта война, — помолчав немного, снова заговорил Чаруга, — представляешь, какая бы Ранка была большая госпожа. А теперь она такая же, как и мы все. Странно!

Марко взглянул на него. Лоб у Чаруги вспотел, а нижняя губа, толстая и потресканная, устало отвисла.

— Ты уверен, что Ранка была бы большой госпожой, если бы не война? — спросил его Марко.

Чаруга усмехнулся. Он устал, с трудом карабкался вверх и не сразу ответил.

— Уверен, — начал он, выбравшись на более ровный участок дороги. — Она, говорят, закончила гимназию. А эти гимназистки хуже любой другой твари. У меня в этом деле небольшой опыт имеется. До войны мы с отцом часто возили в город на рынок помидоры, огурцы, арбузы, а потом, когда созревал виноград, и виноград возили. И повидал я этих мещаночек столько, будь здоров… Прежде чем купят, скажем, кило помидоров или гроздь винограда, они тебе душу вымотают. Все требуют, чтобы руки у тебя были чистые. А как у крестьянина могут быть чистые руки, если он всю жизнь в земле и навозе копается? Они даже не понимают, хоть и ученые, что на чистой земле ничего не растет, без навоза не растет ничего.