1969 г.

Белград — Москва

© Издательство «Маяк», 1977

Он достал из внутреннего кармана куртки потрепанную карту, разложил на выступе скалы, похожем на стол, и внимательно вгляделся в нее. Вся округа была знакома и без карты, но Марко Валетанчич хотел еще раз проверить себя, правильна ли он движется. После кого как овладели хутором Грофовия, его рота нигде не задерживалась. Дорога все время шла по узкой долине, обрамленной невысокими горами, и люди двигались гуськом. Потом перешли небольшую речку и стали подниматься по склону с выгоревшим лесом. И здесь теми марша не снизился.

Марко удивлялся выносливости людей. И еще дивился тем переменам, какие произошли здесь с прошлой осени. Когда выгорел лес? Еще в прошлом году он был зеленый, сочный, красивый, а теперь остались одни почерневшие, покрытые копотью пни. Камни разворочены, земля вспахана снарядами и побурела. Везде налет сажи, зола. Небольшая речка, вытекающая из ущелья Мишлевац, в нескольких местах оказалась заваленной камнями, и на месте старого русла образовались небольшие озера. В горах все еще таяли снега, и ручьи журчали без умолку. Вода в озерах была прозрачной, но никто к ней не прикасался, потому что кое-где, у самого берега, плавали трупы людей. Видно, некому было захоронить погибших в осенних боях. Всю зиму они пролежали под снегом и льдом, а теперь вздулись и всплыли на поверхность. Трупы встречались и в горах, и в ущельях; они разлагались, и повсюду воздух был удушливый, как в газовой камере. И чем ближе партизаны подходили к ущелью, тем чаще попадались трупы.

Горы в этих местах небольшие, но ущелья между ними открывались мрачные, глубокие и опасные. В войну эти ущелья часто становились кладбищами как для одной, так и для другой стороны. И вот Марко увидел широко разинутую пасть ущелья Мишлевац. Он считал здешние места самыми отвратительными в этих горах.

В Мишлевац никогда не заглядывало солнце. Скалы из серого гранита отвесными стенами нависали над небольшим ручейком, образуя своеобразный коридор, по которому трудно было двигаться даже в хорошее время. Местами коридор раздвигался, но нигде не имел в ширину больше ста метров. Завязывать бой в этой мышеловке было неумно. Марко и раньше несколько раз бывал здесь, даже два раза проходил ущелье с начала до конца, но тогда он был простым бойцом, шел туда, куда вели. А теперь он командовал ротой и не хотел напрасно рисковать жизнью шестидесяти семи человек.

Разглядывая карту, подпоручик Валетанчич пытался понять, почему немцы, отступая, двинулись по ущелью, а не обошли его. Потом решил, что их подвела дорога, наезженная подводами. Крестьяне по ней вывозили лес, и теперь немцы пошли по этой дороге, рассчитывая кратчайшим путем выйти на плато и там занять позицию. Но Марко знал, что эта дорога доходит только до середины ущелья, а потом превращается в козью тропку.

Марко собрался уже свернуть карту, но тут увидел, что к нему подходит комиссар.

— Как ты думаешь, Ранка, куда нам лучше двинуть? — повернув голову в сторону девушки, спросил подпоручик.

Ранка не сразу ответила.

— Нам следует поторопиться. — Голос у Ранки был спокойный, но усталый. — Мне кажется, нам лучше пойти по этой вот тропинке. — И она повела ногтем большого пальца по карте вдоль черной прерывистой линии, петляющей по склону горы. — Из ущелья, ты это прекрасно знаешь, имеется только один выход. — Ее палец споткнулся и остановился у небольшого черного квадратика. — Если мы раньше немцев выйдем вот сюда и закроем выход из ущелья, тогда будем считать, что нам повезло.

— Нам и так сегодня здорово повезло. — Марко свернул карту и затолкал в задний карман брюк. — Если бы тебя не ранили и не убили Мирко и Драгутина, я бы этот день считал одним из самых удачных дней войны.

— День, считай, только начался, — пояснила Ранка. — До вечера еще столько может произойти.

— Если воевать с умом, ничего страшного не произойдет. Ты видела, как немцы драпанули, когда мы поднялись в атаку? Они даже не успели унести минометы.

Ранка Николич улыбнулась, не разжимая обветренных губ. Это была обаятельная и еще очень молодая девушка. Она уже два года партизанила, но до сих пор не могла привыкнуть к мужской жесткости и прямолинейности, краснела всякий раз, услышав ругань.

— Ты права, нам надо торопиться. — Взглянув на трофейные часы и обнаружив, что они не идут, Валетанчич выругался. — Эти гады могут успеть вылезти из ямы, пока мы решаем, куда двигаться и как двигаться.

Ранка перестала улыбаться и недружелюбно посмотрела на подпоручика.

— Ты несносный человек. Сколько раз я тебя просила не выражаться в моем присутствии, — сказала она. — И как я такого тебя еще полюбила!

— Это твоя самая ужасная ошибка в жизни, — ответил он, соскакивая со скалы.

Бойцы лежали на земле, уставшие и потные, грелись на весеннем солнце. Сколько Марко помнил, март еще никогда не был таким теплым. Солнце припекало. Ночи были лунные и прохладные, а дни солнечные и теплые. «Прекрасная весна», — подумал Валетанчич.

На вершинах гор еще был виден снег, а в долинах на кустарниках распускались листья, цвели боярышник и дикая слива. Марко помнил из рассказов стариков, что после цветения боярышника холода не возвращаются, и потому он несколько дней назад сбросил шинель. В войну он так намерзся, так возненавидел зиму, что с приходом весны удивительно преобразился внутренне, из каждой его клетки будто бы струилось весеннее солнце. Сейчас он был в куртке из английского сукна, в брюках, снятых с болгарского фашистского офицера, а на ногах имел тяжелые башмаки — из экипировки немецкой горной дивизии «Эдельвейс». Хотя и наступила весна, но Марко ходил с туго замотанным горлом. После ранения, случившегося два года назад, горло у него часто простуживалось, болело, и ему приходилось все время заботиться о нем.

Собственно, о его горле больше заботилась комиссар роты, чем он сам.

Марко был старше своего комиссара на два года и на год раньше стал партизаном, но все равно почти всегда считался с ее мнением, даже если она иногда явно капризничала. Ранка успела до войны закончить четыре класса гимназии в Аранджеловаце и знала такие вещи, о которых Марко не имел и приблизительного понятия. Когда Валетанчича ранило, все считали, что он на всю жизнь потеряет голос. Но Ранка нашла тогда в горах какую-то траву и стала прикладывать к его ране. «Пелагич этими травами лечил людей от ран, укусов собак и ядовитых змей», — говорила Ранка. И через месяц к Марко вернулся голос. Но когда ему приходилось долго и громко кричать при атаке, голос у него снова пропадал. Сейчас он тоже заметно охрип.

— Марко, как у тебя горло? — спросила Ранка, когда рота вытянулась в длинную колонну. — Пожалуйста, постарайся меньше кричать. И когда пойдем в атаку, не ори как сумасшедший.

— Горло у меня в порядке, — ответил он, поднимаясь по склону и держа автомат в правой руке. — Ты лучше подумай о своей ране. — Он остановился над самым обрывом. — Ведь рука все еще болит?

Ранка отрицательно покачала головой. Марко знал, что она обманывает. Он видел, что рука у нее посинела и затекла, и понимал, как нестерпимо болят свежие раны.

— Не люблю, когда ты меня обманываешь, — сказал он.

— Тебя никто не обманывает, — ответила девушка, избегая его взгляда. — У меня все в порядке, рана не так болит, как утром… — Она приподняла руку и пошевелила пальцами.

Утром во время первой атаки пуля зло впилась в мякоть ладони, и теперь рука лежала у нее на груди, забинтованная и подвешенная на марлевой повязке.

— Напрасно ты меня не послушалась.