Саркастическая улыбка заиграла на губах Лабуда. С чего это он размечтался? Разве по плечу ему, крестьянскому сыну, городская девушка? Между ними такая пропасть, которую ему никогда не преодолеть. «Всяк сверчок знай свой шесток», — говорит народная пословица. Лабуд помнил об этом и в то же время не мог заставить себя не думать о Гордане, Он мысленно пытался представить выражение лица девушки, если бы она услышала от него признание в любви. Она являлась ему в сновидениях, полных буйной фантазии и восхищения, которое возносило его, словно океанские волны, ввысь, а затем бросало в холодную пучину. Гордана была нужна Лабуду, как глоток воды умирающему от жажды. Не раз он думал о ней, как о своей жене, и испытывал при этом огромное счастье.

Лабуд сделал несколько шагов по залитой лунным светом поляне и остановился около ветряной мельницы, из которой доносились возбужденные голоса. Он хотел было повернуть назад, чтобы разыскать Гордану. Нет, он не собирался заговорить с ней, просто посмотрел бы на девушку, и все, — как делал это не раз. Он уже повернулся спиной к мельнице, но в это время чья-то рука взяла его за локоть и увлекла за собой. Это был командир врачаровской роты, с которым он был знаком уже несколько месяцев.

— Идем послушаем новости Белградского радио, — предложил он.

В углу, недалеко от двери, прямо на земляном полу мельницы горел костер. В помещении было дымно и тихо. Все слушали радио. Первым от двери сидел командир отряда Бранко Аксентич, в прошлом учитель. Прислонившись спиной к старому мельничному жернову и подперев рукой широкий подбородок, он смотрел куда-то вверх, под крышу, сквозь дыры которой виднелось холодное, серое небо.

— Товарищ Бранко, я пришел посоветоваться, — начал Лабуд, опускаясь на землю рядом с командиром отряда. — Сам знаешь, что в роте нет…

— Давай об этом после поговорим, — прервал его Бранко, не меняя позы. — А сейчас слушай известия.

— Что, плохие?

— Смотря для кого… Если им верить, мы уже уничтожены и нас больше не существует. Сейчас они передают экстренный выпуск — репортаж их корреспондента с места событий. Слушай внимательно.

— «В результате успешного продвижения союзных войск Германии и сербской армии под командованием генерала Недича, с которыми взаимодействуют войска четников Дражи Михайловича, весь район очищен от партизан. При отступлении воры и грабители, одетые в красную форму, сожгли более двадцати сел, уничтожили много скота и насильно увели с собой большинство населения…»

— Вот врут, «волочи, — не выдержал Лабуд. — Наверно, неплохо на этом зарабатывают, раз так стараются.

— Да, они врать мастера, дело-то не трудное, — усмехнулся Бранко Аксентич.

Лабуд вынул из-за отворота пилотки три окурка и, скрутив из них цигарку, закурил. Он был так разгневан, что часть табака просыпал на землю.

— «Партизаны несут большие потери в районах Валева и Крагуеваца. В Руднике и в окрестностях Ужицы четники уничтожили главные силы большевистских войск. Вчера вечером снова освобождена Ужица. Захвачено большое количество боеприпасов и оружия русского производства. Взяты в плен шестьдесят два комиссара. Допрос показал, что до войны все они сидели в тюрьмах за кражи и убийства… Ведется следствие…»

Лабуд бросил взгляд на командира отряда. Пораженный беспардонной ложью, Бранко был мрачен как туча, по его лицу градом катился пот, но он не замечал его и сидел неподвижно, полуприкрыв веки.

— «…В результате короткой, молниеносной атаки в окрестностях Стойника и Дучины, под Космаем, уничтожена большая группа партизан, — вещал уже женский голос. — Как и в других местах, здесь взяты большие трофеи, а также пленен комиссар отряда по прозвищу Шумадинец, известный нашей уголовной полиции как взломщик. До войны он дважды был осужден на пять лет каторги за грабежи… На допросе он признался, что в трех селах лично расстрелял двадцать два крестьянина за отказ вступить в партизаны».

— Шумадинец, вроде о тебе говорят? — спросил командир отряда. — Оказывается, ты довольно известный грабитель? Вот не знал, с кем связал судьбу, надо же!

— Как ты слышал, я и сейчас продолжаю заниматься этим ремеслом, — ответил комиссар, ни единым движением не выдавая своего гнева.

— Утверждают, что ты у них в руках, что с тобой покончено.

— Пусть себе хоронят меня, значит, еще поживу, есть такая народная примета.

В отряде мало кто знал о том, что Шумадинец бежал из-под расстрела. Он не любил вспоминать этот случай, едва не ставший для него трагедией. Все плохое, что было в его жизни, он стремился забыть, стереть из памяти. Слишком много было текущих дел, чтобы предаваться воспоминаниям. Работы было столько, что он порой забывал свое подлинное имя, будто его никогда не было. Да и немудрено, ибо каждый, кто вступал в отряд, брал себе кличку. Это было вызвано тем, чтобы по возможности уберечь семьи партизан от репрессий оккупантов и их прислужников.

Семья комиссара жила в селе Орашац под Букулем. Уже много лет он был оторван от нее. Комиссар принадлежал к той части пролетариата, которая уже пускает корешки в городской почве, но главным корневищем еще сидит в деревне.

Комиссар, подлинное имя которого было Никола Стойкович, а кличка — Шумадинец, был известен тем, что его предки были активными участниками первого сербского восстания против турецкого ига.

Когда Карагеоргий Петрович[13] в 1804 году собрал свою дружину, то среди других повстанцев находились и два брата Стойковича. Вскоре один из них, прапрадед Шумадинца, был объявлен воеводой Орашаца и стал грозой турок. Он погиб в бою, когда ему было уже свыше шестидесяти лет, и оставил после себя восемь сыновей — восемь воинов. В подушной книге усопших, которые ведутся во многих сербских семьях, у Стойковичей записано, что дед Шумадинца погиб в бою в 1876 году, его отец и дядя погибли на фронте в первую мировую войну, а другой дядя потерялся в вихре русской революции. Еще один дядя вернулся с войны без ноги, чтобы растить и воспитывать новых воинов. Старший брат Шумадинца (кстати, единственный брат у него) в тридцать седьмом году поехал помогать республиканцам Испании, и с той поры о нем не было никаких вестей. Такая это была семья.

Вскоре после начала восстания против немцев Никола Стойкович был назначен комиссаром первой шахтерской роты. До войны он много лет работал на военном заводе в Крагуеваце, откуда и ушел в партизаны. Сейчас ему было немногим более тридцати лет, но выглядел он гораздо старше. Высокого роста, плотный, он походил на витязей девятнадцатого века, что изгоняли турок из Сербии. Несмотря на молодые годы, Шумадинец был совсем седой. Его волосы напоминали снежную шапку, и почти никто не знал, какая страшная трагедия скрывается за этим преждевременным вестником старости.

Крагуевацкая трагедия потрясла весь мир, заставила плакать небо и камни. За один день, за один час этот югославский город пережил судьбу Освенцима и Бабьего Яра, Лидице и Ковентри. За один день в Крагуеваце было расстреляно семь тысяч школьников, студентов, преподавателей, рабочих. Семь тысяч молодых, здоровых, ни в чем не повинных людей. Никола Стойкович был среди тех, кого расстреливали, но ему чудом удалось остаться в живых.

Трагедия произошла двадцать первого октября тысяча девятьсот сорок первого года, в день святого Сергия, в субботу. Для семи тысяч молодых крагуевчан это была последняя суббота.

В середине октября связь между оккупированным Крагуевацем и освобожденной территорией прервалась. Связной от партизан погиб на пути в город, а связь нужна была как никогда. Требовалось найти на военном заводе в Крагуеваце несколько специалистов и убедить их перебраться в город Ужице, находившийся в руках партизан, для работы на военном заводе. Тогда Стойкович вызвался пойти на это задание. За четыре дня, проведенных в Крагуеваце, он успешно выполнил задание, но неожиданно город был блокирован со всех сторон. На улицах непрерывно патрулировали темные привидения с автоматами.