Никола удачно избежал встречи с патрулями, так как знал в городе каждый закоулок, и, казалось, уже добрался до безопасного места. Миновав Палилилу, он вышел к цыганскому поселку Лицика, переплыл реку Лепеницу, лесом обошел город с запада и направился в горы.

Ночь была на исходе, начинало светать, когда Никола увидел впереди красное зарево пожара. Это немцы жгли пригородные села: Дивостин, Кутлово, Баре, Люляци, Грошницу и другие, вплоть до самого города Горни Милановац. Казалось, пожар поднимался из недр земли и жаждал охватить как можно большее пространство. Зрелище было жуткое. Одновременно горело свыше десяти сел и деревень. Отовсюду доносилась беспорядочная стрельба.

Оценив обстановку, Стойкович изменил маршрут и пошел в сторону Рудника, где внешне все было спокойно. Но когда рассвело, Шумадинец увидел перед собой стрелковую цепь, протянувшуюся, насколько мог видеть глаз. Шумадинец рванулся было назад, но и там уже были фашисты. Он метался из стороны в сторону, словно зверь в клетке.

Когда стало совсем светло, Шумадинец увидел сквозь деревья дома селения Мечковац. Он бросился под их защиту, но и оттуда грянули выстрелы. В это время новая цепь показалась со стороны Грошницы. Кольцо сжималось, мышеловка вот-вот должна была захлопнуться.

На лугу между лесом и деревней был загон, в котором находилось стадо коров. Больше укрыться было негде, и Шумадинец бросился в гущу животных. Сердце его бешено стучало, смертельная опасность была рядом. Первая цепь немцев прошла немного в стороне и не обратила внимания на загон. Шумадинец уже было вздохнул с облегчением, как появилась еще одна, которая, видимо, занималась сбором трофеев. Солдаты погнали стадо к дороге и сразу же обнаружили Шумадинца. Его попытки объяснить немцам, что он всего лишь пастух и готов отдать им стадо, лишь бы оставили его в покое, оказались безрезультатными. Вместе со стадом его выгнали на шоссе и здесь втолкнули в колонну заложников, следовавшую в направлении Крагуеваца.

Заложники шли молча, понурив головы, время от времени бросая ненавистные взгляды на конвоиров, охранявших колонну.

Шумадинец осмотрелся и незаметно придвинулся к одному молодому здоровому парню в военном кителе и легких крестьянских опанках. Шумадинец не смог бы объяснить, чем его привлек парень, но рядом с ним он чувствовал себя спокойнее.

— Где вас взяли? — спросил Шумадинец парня, улучив момент, когда конвоира не было рядом.

Тот осторожно осмотрелся и шепотом ответил:

— Недалеко отсюда. Сволочи, живодеры, придет и их черед, поплачут тогда их матери, — начал он грозить. — Они нас всех хотят расстрелять, а меня первым: дознались, что я был в партизанах. Вы не считаете, что нам надо бежать? Я попробую при первой же возможности. Меня этой осенью дважды хватали, и оба раза я бежал. Попробую и теперь. Вот как только сравняемся с тем лесочком…

— Я не советую, — предостерег его Шумадинец. — Они здесь кругом, и вы не успеете сделать десяти шагов, как будете убиты.

— Но я не намерен безропотно им покоряться! Они дотла сожгли наше село, а жителей, больше половины, расстреляли. Теперь, выходит, и я должен подставить им свою голову?

Шумадинец, признаться, не знал, что делать. Хотелось надеяться, что их гонят в лагерь или на какие-нибудь работы. Охрана там все же не очень сильная, можно будет как-нибудь изловчиться и бежать. Сейчас бежать бессмысленно: верная смерть. Фашисты торчали на каждом шагу. Всюду: на шоссе, на обочинах дороги — стояли немецкие танки, орудия, грузовики. По шоссе одна за другой ехали повозки с награбленным имуществом. И по мере приближения к городу число немцев и полицаев увеличивалось.

Как только колонна сравнялась с первым лесочком, парень в кителе сделал резкий прыжок в сторону, сбил с ног конвоира и перемахнул через кювет. Всего несколько шагов отделяло его от леса, где он надеялся скрыться, как с разных сторон застучали автоматы. Шумадинец видел, как парень перевернулся в воздухе, упал, снова вскочил, а затем, раскинув руки и наклонив вперед голову, сделал несколько шагов и замертво рухнул на землю. Немец, которого сбил парень, подошел к нему и, давая выход злобе, выпустил в него, уже мертвого, очередь из автомата. По оцепеневшей колонне прокатился тяжелый вздох.

В городе трагедия была еще страшнее. Немцы врывались в школы и гимназии, выводили на улицу учащихся и учителей и сгоняли в бараки. Четыреста четвертая немецкая пехотная дивизия на протяжении целого дня хватала людей на фабриках, в учреждениях, в частных домах. Когда Стойковича загнали в барак, там уже негде было повернуться. А немцы приводили все новых и новых людей и буквально втискивали их в бараки. Каждый барак охраняли десять часовых. День тянулся бесконечно, казалось, он никогда не кончится, но ночь, страшная варфоломеевская ночь двадцатого века, была еще тяжелее.

Когда ночь пошла на убыль, недалеко от города началась кровавая оргия. Палачи приступили к своему делу. Об этом известили длинные пулеметные очереди, доносившиеся из низины, где протекала речка Сушица. Зловещие жернова смерти начали перемалывать свои жертвы. Колонну за колонной штыками пригоняли на место кровавой бойни. Пулеметы вели огонь почти непрерывно. Люди с ужасом слушали их смертоносную музыку.

Подготовка к расстрелу начиналась еще во дворе бараков. Заложников осматривали, обыскивали и отбирали все, что представляло какую-нибудь ценность.

Стойковича вывели из барака, когда уже рассвело. Их группу ожидал свой, «домашний» немец, выросший в Воеводине на сербском хлебе[14]. На нем была черная униформа, которую носили югославские немцы, перешедшие на службу к оккупантам. На рукаве кителя была желтая полоса с нарисованной на ней фашистской свастикой, а на плечах — белые погоны капитана. Немец произнес перед заложниками высокопарную речь, словно напутствовал их защищать отечество:

— Вы должны знать, что рейх велик и непобедим. Он покорил всю Европу. Отныне Европа больше не существует. Есть лишь великая Германия. В настоящее время наши войска захватывают Азию. Через несколько дней большевики сложат оружие. Россия находится при последнем издыхании. Немецкая армия сейчас в расцвете своих сил. Наша армия уже вышла к Москве. У нас неисчерпаемые резервы. Никто не в состоянии противостоять нашей великой нации.

Люди не слушали капитана, у них были свои заботы. Капитан понял их состояние и заговорил громче, словно хотел разбудить:

— Вы знаете, что немецкие войска во многих местах воевали без потерь. А в вашей дикой стране наших солдат убивают бабы. Вы разрушаете дороги и мосты, взрываете поезда, рвете связь. Вы осмелились нанести ущерб великой Германии. Мы больше этого не потерпим. Предупреждений было достаточно. Вам известен приказ: за каждого убитого немца расстреливать сто сербов. Мы будем уничтожать вас, сжигать ваши города и села. Мы уничтожим вашу нацию, уничтожим всех коммунистов.

Немец замолчал на мгновение, словно проверял, какое впечатление произвели его слова.

— Немцев убивают коммунисты, — раздалось из толпы, — вы их и ловите. За что убиваете невинных?

— Среди вас нет невинных. Все вы на один лад и поэтому будете расстреляны! — злобно крикнул немец.

В нескольких шагах от себя Шумадинец увидел молодую женщину. Он знал ее. Это была учительница средней школы, с которой он часто встречался на молодежных собраниях. Учительница плакала. Немец заметил ее.

— Не плачь, госпожа, — саркастически обратился он к ней. — Сербы не плачут. Ты же не плакала, когда коммунисты уничтожали наших сыновей.

Учительница подняла голову, посмотрела на капитана глазами, полными ненависти, и, почти не разжимая губ, гневно произнесла:

— Не дождешься, бандит, чтобы мы плакали по вашим щенкам.

— Замолчи! — нервозно крикнул капитан и угрожающе положил руку на кобуру пистолета. — Всех уничтожим! Сербия превратится в пустыню. Фюрер никого не пощадит… А сейчас, коммунисты и евреи, выйти из строя!