– Вам сеять озимые вдоль по улице, а вам поперек…

– Всех баб на действительную службу, а казаков к печи…

– Все изгороди из камня в хуторе разобрать и дорогу до самой станицы вымостить…

Конечно, не успел Кирюшка дойти до вдовьего кутка на окраине хутора, как атаман Тимофей Богучарсков уже узнал, что временно у него власть, данную ему единогласно хуторским обществом, отобрали озорники и передали не кому-нибудь, а увечному, а потому достойному лишь жалости человеку.

А вот молодого казака Брыкова с его друзьями Богучарсков жалеть не стал. Кирюшкины игрушечные символы власти пернач и булаву он отобрал и ими же так отходил на дубках шутников, что они после этого, завидев хуторского дурачка, бежали от него стремглав в калитку любого куреня, а то и вовсе в соседнюю балочку в сторону хутора Жабчики.

В начале 1914 года по польским гарнизонам Российской армии пронесся слух, что едет их инспектировать сам Император Николай Второй. К инспекции стали усиленно готовиться.

Молодых казаков учебной команды уже начали ставить подчасками на посты полкового караула, а перед этим экзаменовали по знанию устава гарнизонной и караульной службы. Антон беспрестанно бубнил себе под нос фразы из этого устава.

– Параграф семьдесят седьмой. Часовой должен стоять на посту бодро, ничем не отвлекаться от надзора за постом, не выпускать из рук и никому не отдавать свое оружие, за исключением того случая, когда получит на то личное повеление Государя Императора.

Всё. Наконец-то фраза въелась в мозги. Можно приступать к следующему параграфу, и Антон тихо шепчет Сергею Новоайдарскому:

– Представляешь, приедет сюда Государь Император и к тебе на пост придет и даст тебе какое-либо личное повеление?!

Сергей, обалдевший от таких фантазий дружка, также тихо отвечает:

– Нет, не представляю, и представить не могу!

Антон, размечтавшийся не на шутку, полдня после занятий по уставам думал, думал, и до того додумался, что ночью ему приснился какой то нелепый и донельзя напугавший его сон.

Ему привиделось, как будто сошедший с большого портрета в полный рост в офицерском собрании Император Николай Второй важно подходит к нему, гундоровскому казаку Антону Швечикову, стоящему на посту у полкового знамени и говорит:

– Уставы, казак, знаешь?

– Знаю, а как же Ваше Императорское Высочество, в учебной полковой команде учили.

– А раз знаешь, то слушай мое личное повеление. С поста шагом марш!

Антон отсчитал десять шагов. А Император ему:

– Ну, иди казак, ступай с Богом!

– А кто на посту у полкового знамени будет?

– Я за тебя, казак, постою…

Антон заворочался, перебивая эту приснившуюся ему нелепицу, даже слегка потряс взлохмаченной головой. Затем снова нырнул в разгоряченную и взмокшую подушку. Настойчивый сон не желал отпускать Антона, и как только тот снова прикорнул, не замедлил сразу же вернуться к беспокойному спящему, возвращая его в предыдущее видение.

Вот приеду я в станицу, – снилось Антону, – а как в станице спросят же:

– К вам в гарнизон Царь приезжал? Ты Царя видел?

– Видел.

– А об чем-нибудь его попросил?

– Нет, на посту ж стоял, какие просьбы?

– О земле надо было попросить, чтоб прирезку сделали из войскового запасу, чтоб в лес за Донцом и правобережные хутора пускали, чтоб ссуду земледельческую побольше давали. Эх ты, самого Императора всей России видел и ни о чем не попросил! – не унимались настырные станичники.

Антон кричит станичникам:

– Попрошу, попрошу, дай Бог его увидеть еще раз.

С этим криком он просыпается, а над ним стоит удивленно разглядывающий его вахмистр Власов.

– Ты казак, кого и об чем решил попросить?

Еще не отошедший ото сна Швечиков пробормотал:

– Императора о нуждах наших казачьих…

Власов понял все, видать и сам когда-то во сне кого только не просил… Проворчал в усы:

– Иди сейчас пока по малой нужде и – на гимнастику. Просильщик…

Не удалось Антону Швечикову, как он мечтал стать старослужащим, подлежащим увольнению на Дон казаком к осени 1916 года и подшутить над замостьинским сапожником Юзефом. И не увез он в своем сундучке Юзефову обувку для того, чтобы в ней станцевать у встречального стола для отслуживших хуторских казаков.

Осенью шестнадцатого года Антон оказался со своей первой сотней Десятого Донского казачьего полка в окопах под селом Баламутовка на Западной Украине. Замостье, с которого начиналась казачья служба Антона было далеко-далеко, и не сколько по расстоянию, сколько по времени. Кровавому времени большой войны.

Её, эту войну, сначала называли в газетах, которые приходили на передовую второй Отечественной, потом Великой. Пришло время, и стала она именоваться европейской. Но это уже тогда, когда приспело время войны, которую никто не ждал, и к которой никто не готовился, но, не сговариваясь, участвующие стороны назвали эту великую беду войной Гражданской.

За два с половиной года боев на фронтовых полях Галиции и Украины получил Антон Швечиков к осени 1916 года два ранения и одну контузию. Потерял из своего взвода почти половину друзей.

Кто увечным был отправлен в родную станицу Гундоровскую, а кто и сложил свою чубатую голову в боях с австрийцами, венгерцами и немцами. Начиная от первого боя под Томашовом с австрийской таможенной стражей и заканчивая последними сильными боями в дни июньского Брусиловского прорыва Юго-Западного фронта.

Оставались невредимыми братья Чирковы Иван и Василий, посеченный пулями и осколками, без перерыва так же зубоскалил Дык-Дык, выдвинулся в вахмистры Сергей Новоайдарсков. Да и Антон Швечиков уже носил широкие нашивки старшего урядника и готовился отправиться в Киевскую школу прапорщиков, чтобы, сдав образовательный ценз, стать офицером.

В хуторе Швечиков давно оплакали и помянули весельчака и задиру Федота Щепоткова, молчуна Семку Губина, а также сильно переживали о пропавшем без вести сыне хуторского атамана Артемке Богучарскове.

Прошел на фронте 1916 год. А за ним и мутно-радостный семнадцатый. Мутный оттого, что нёс казакам, не искушённым в политике, какую-то пугающую неизвестность из-за перемен, сопровождающихся ворохом порой непонятых, а порой и непрочитанных газет, листовок и разных обращений. А радостным потому, что породил какое-то ранее неизвестное предвкушение возможных перемен к лучшему. Сначала отречение от престола свято почитаемого в старинных казачьих семействах царя Николая Второго. Потом октябрьский переворот и последовавший за ним гатчинский мятеж с участием в нём в качестве одной из главных сил казаков Десятого Донского полка. Там под Петроградом, в Гатчине, Антон Швечиков впервые в своей жизни увидел государственного российского деятеля большого масштаба, самого Александра Керенского. Казаки первой сотни полка охраняли Керенского в одном из больших кабинетов на первом этаже гатчинского дворца. Но ушёл Керенский от казаков не попрощавшись и в гражданском партикулярном платье, а вовсе не в одеянии сестры милосердия, как писали об этом не раз в прессе победившей в том перевороте стороны.

В расхлябанном составе, но с сохранением остатков бывшего когда-то незыблемым воинского порядка, возвратился на Дон некогда прославленный Десятый Донской генерала Луковкина полк. На ту же станцию Каменскую, с которой уезжал на военную службу молодой казак Антон Швечиков осенью 1913 года, через три с лишним года, в начале декабря 1917 года вернулись земляки гундоровцы.

Как будто на станции Каменской за эти годы ничего не изменилось. То же строгое здание. Пакгаузы из красного кирпича с высокими цоколями из камня дикаря. Круглые часы с черными, никогда не останавливающимися стрелками. Но оказалось, что эти станционные часы начали отсчитывать уже совсем другое время.

На Антона, молодого подхорунжего с необтёртыми еще погонами долго и подозрительно смотрел железнодорожник, загнавший полковой эшелон на запасной путь и внимательно следивший за выгрузкой имущества в подогнанные сани розвальни.