— Давно в сентябре не было такого улова, — говорит дедушка.

Пик-Квик, как всегда, на носу. Мы так привыкли к его присутствию, что почти не замечаем его…

Дедушка поднимает корзину, открывает крышку и точным движением снимает латунную проволоку, к которой крепится приманка. Креветки копошатся по углам. Дедушка опрокидывает корзинку над ведром, и оттуда падает целый поток креветок.

— На первый взгляд граммов двести, дедушка.

— Тогда порядок, малыш.

Я протягиваю ему прут с зелеными крабами. Он насаживает приманку и снова закрывает корзину. «Пенн-дю» возвращается к зарослям ламинарий. Дедушка знает это место как свои пять пальцев — не ошибается и на двадцать сантиметров.

— Давай!

Я спускаю корзину за борт, и она, вращаясь, погружается в зеленую воду. На трехметровой глубине, словно волосы великанов, колеблются огромные водоросли.

В эту среду, 14 сентября, накануне начала занятий, мы были в проливе Черное Масло и в защищенном от ветра месте вытряхивали сети. Мы наловили массу барабулек, но начинался отлив, и в сети занесло много водорослей.

Не так-то просто было все это вычистить.

Мы с дедушкой стояли друг против друга и, выбирая из водорослей барабулек, складывали сеть на корму. Вдруг Пик-Квик встрепенулся, забил крыльями — сначала тихо, потом все быстрее и быстрее — и стал как-то по-особенному вскрикивать. Я никогда не слышал, чтобы он так кричал. Что-то вроде «пи-и-и-к-вик-вик-ик». И так жалобно, словно ему было больно. Он бегал по палубе, не останавливаясь ни на секунду, вытягивал шею, и крики его становились все пронзительнее. Они были похожи на протяжный, режущий слух свист. Мы прекратили работу.

— Что с ним, дедушка?

Дедушка пожал плечами.

— Не знаю… Может, ему взгрустнулось…

Мне показалось, что дедушка что-то недоговаривает. Он затянулся и задымил трубкой, как паровоз.

Беспокойство Пик-Квика росло с каждой минутой, и вдруг он застыл на носу, раскрыл крылья, словно собирался нырнуть.

— Пик-Квик! — закричал я. В горле у меня пересохло.

Он чуть повернулся и посмотрел на меня круглыми глазами. Не знаю почему, но в этот момент я понял: он сейчас уйдет. Сердце мое разрывалось на части.

— Пик-Квик!

Я бросился, чтобы удержать его. Я почти коснулся его крыльев, но он уже был в море.

Он плыл очень быстро, прямо вперед и стремительно удалялся, наполовину высунувшись из воды. Я следил за его черной шапочкой и темной спиной, которые, словно две шайбы, скользили по морю.

— Пик-Квик, Пик-Квик, вернись!

«ПИК-КВИК!»

Он мне ответил, клянусь вам. Он ответил, но не остановился. Дедушка положил руку мне на плечо.

— Он ушел, Льомик, он ушел, и так даже лучше. Вспомни: мама предупреждала тебя, что в один прекрасный день Пик-Квик уйдет на свободу, и ничто в мире не сможет удержать его. Я тоже знал это, но боялся тебе сказать.

Слезы текли у меня по щекам.

— Дедушка, это же нечестно. Нечестно. Пик-Квик мой.

— Пик-Квик — кайра, малыш, морская птица. Инстинкт заставил его уйти. Он послушался голоса крови и присоединился к своим. Настало время, когда кайры готовятся к ежегодному перелету в ледяные земли Арктики.

Мне совсем не стыдно плакать. Дедушка делает вид, что не видит моих слез.

— Он ушел, потому что должен был уйти, Гильом. Его горизонты шире наших. Он подчиняется законам своего племени. Такова жизнь, малыш. Ты поймешь это, когда вырастешь.

У меня в глазах все расплывается. Я вижу искаженные очертания Пик-Квика — он словно качающийся буек. Вот он пересекает вход в бухту и плывет все дальше, дальше и дальше…

— Пик-Квик, Пик-Квик… Почему ты ушел, почему?..

— Может быть, ты его еще увидишь, — говорит дедушка, — в будущем году, в Рузике. Твой Пик-Квик подплывет к «Пенн-дю».

Но я знаю, что больше никогда его не увижу. Прощай, Пик-Квик, прощай… Мы дружили целое лето…

Когда «Мой друг Пик-Квик» должен был уже вот-вот выйти в свет, на северный берег Бретани обрушился «черный прибой», вызванный крушением гигантского нефтяного танкера на скалах Портсаля. Порт-Блан и все острова, окаймляющие бухту, — Плугрескан, Ле-Сет-Иль — и отмели, там, где обычно рыбачил «Пенн-дю», сильно пострадали от этой катастрофы.

Бухты и скалы, окружающие острова, покрылись клейкой пленкой мазута.

Двадцать пять тысяч птиц жили в заповеднике на Ле-Сет-Иль. Теперь тысячи из них погибнут. По телевизору нам показывали страшные картины: трупы бакланов, глупышей и хохотушек-чаек, выброшенные на берег черной волной. Больше всего пострадали тупики и кайры.

Услышим ли мы еще в тихое летнее утро симфонию диких птичьих голосов? Увидим ли далеко в море колонии белоснежных птиц, похожие на гигантские букеты ромашек?

Птицы не исчезнут из Рузика! Надо сделать все возможное, чтобы не было больше черных прибоев ни в Бретани, ни в другом месте.

30 марта 1978 г.

Давным-давно в одном маленьком лесу было волшебное королевство, и правили им два славных короля.

Это было в те времена, когда на земле еще оставались нетронутые уголки, которые люди не успели опутать сетью дорог и телеграфных проводов; небо над ними было голубым, не исчерканным белыми полосами от сверхзвуковых самолетов.

Тишина в маленьком лесу нарушалась только стуком дятла на сосне, щебетанием болтливой малиновки да торжественной песней ветра в ветвях деревьев.

Какой благословенный, сладостный покой! Все звери жили там счастливо, в мире и согласии благодаря двум славным королям.

Они управляли королевством по очереди: один — днем, другой — ночью. Первый был голубоглазый, с золотистыми вьющимися волосами, румяный, как сама заря. Звали его Антальцидор. Второй был черноволосый, с лицом бледным и свежим, как лепесток белой розы, с глазами темными и ясными, как родниковая вода в тени ветвей. Его звали Галадор.

Я назвал их так, потому что у них и вправду были такие имена, и тут уж ничего не поделаешь. Конечно, было бы проще придумать им фамилии — например, Белов и Чернов. Но фамилии бывают только у людей, а Антальцидор и его друг Галадор были эльфами. Эльфом дневным и эльфом ночным.

А теперь послушайте, как протекала жизнь в их королевстве. В общем-то, все было очень просто. Каждое утро, когда рассеивался ночной сумрак, небо над Тропой Эльфов медленно розовело и жаворонок выводил свою первую трель, на опушке маленького леса появлялся Антальцидор.

Это был красивый молодой человек лет шестнадцати, но ростом с локоток. Одет он был в розовый атлас и белый шелк с синими лентами, на боку блестела тонкая серебряная шпага, воротник и пояс были расшиты золотом, и весь он сверкал под лиственным сводом, как маленькое солнце. Антальцидор шел, едва касаясь земли. Он ничуть не торопился: тут наводил глянец на листок ландыша, там вдыхал аромат первоцвета. Время от времени он останавливался, оглядывался по сторонам, хлопал в ладоши и запевал утреннюю песенку эльфа:

Так он бодро шагал и пел, прерывая иногда свою песенку, чтобы весело распорядиться:

— Прыгай, бельчонок! Растопырь лапки, распуши хвост и лети вместе с ветром с сосны на граб… А ты, малиновка? Чего ждешь, щебетунья? Щебечи!.. А ты где, дятел? Что-то я не вижу твоей пестрой шапочки. Стучи!.. А ты, сизый голубь? Воркуй!.. А ты, певчий дрозд? Пой!

И он хлопал в ладоши, чтобы разбудить каждую травинку, каждый цветок, каждую капельку росы на листьях; в ответ раздавались щебет малиновки, воркование голубя, стук дятла на сосне и радостная трель дрозда.