Множество гостей также приглашалось всегда на именины, по случаю которых устраивали балы, праздничные вечера. Бывало, такие праздники растягивались на несколько дней – особенно в загородном имении, где богатые помещики могли развлекать гостей долго и разнообразно. Уже с утра к имениннику приезжали родные и знакомые с поздравлениями, получая приглашение на торжественный обед или ужин. В случае большого торжества гостей приглашали заранее, рассылая билеты. По воспоминаниям Сергея Загоскина, сына знаменитого писателя М. Н. Загоскина, к именинам отца (8 ноября) все приемные комнаты особенно тщательно чистились и прибирались, а в самые именины кабинет переполнялся гостями, которых в это утро приезжало более ста человек[409].

В дни именин и рождения княжны Хованской, по словам Т. П. Пассек, все родственники, «даже такие отдаленные, что их можно счесть за родных потому только, что они на одном солнце рубашки сушат», являлись с поздравлениями, а самые близкие привозили ей в подарок безделицы, большею частью забавные, которые она любила[410].

На такие праздники, как Пасха и Рождество, родственники всегда ездили друг к другу в гости с поздравлениями. Вот, например, письмо Натальи Петровны Киреевской (урожденной Арбеневой) Флерову Василию Павловичу от 14 апреля 1845 года:

В Москве звали друг друга в гости маленькими письмами, отсылаемыми в тот же день или накануне. Вот, например, приглашение Василию Павловичу Флерову:

Если друзья находились в день праздника далеко друг от друга, посылали письма и подарки по почте или со слугами. Например, князь Василий Мещерский отправил князю Ивану Ивановичу Барятинскому и его жене Марии Федоровне в подарок на Новый год яблоко и грушу из своих оранжерей с пожеланиями им и их детям доброго здоровья и всех благ[413].

Чем дальше отстояли люди друг от друга в родстве, в возрасте и чинах, тем более официальным было приглашение на вечер или на бал. Например: «Ее Королевское Высочество Мадам Герцогиня Д'Ангулем завтра, в четверг, 25 сентября, в 11 часов 30 минут примет Мадам Графиню Толстую. Герцогиня имеет честь сообщить ей об этом и просит принять уверения в своей признательности. Среда 24 сентября 1817»[414].

Разговор в высшем обществе в присутствии женщин отличался деликатностью тем и употребляемых выражений. Так, например, про человека, неравнодушного к алкоголю, говорили, что он «пьет мертвую чашу». А если человек был крайне рассержен, то, уходя, вместо «черт с вами» говорил «кланяюсь вам»[415] – и его вполне понимали.

Переняв моду из Франции на салоны (маркизы Рамбуйе, мадам Бурдоне, мадам Граммон, мадам Рекамье[416]), русские женщины стали устраивать приятные вечера, наполненные интересными беседами с литераторами, музыкантами; иногда обсуждались и политические вопросы (известны салоны З. А. Волконской, А. О. Смирновой-Россет, Е. М. Хитрово, А. П. Елагиной, С. Н. Карамзиной). Замужние женщины здесь могли вступать в разговор с мужчинами, вторгаясь в «мужскую» сферу интересов – проблемы общества, философия, религия – впрочем, не слишком при этом демонстрируя глубину своих знаний. Существовали, впрочем, и такие салоны, душой которых был хозяин дома (в домах А. Н. Оленина, В. Ф. Одоевского, М. Ю. Вильегорского, В. А. Соллогуба). После Отечественной войны 1812 года Петербург блистал либеральными салонами княгини Куракиной и графа Лаваля[417]. В салонных беседах формировались эстетические принципы, во многом определившие развитие русской литературы и искусства XIX века. Мужчины также собирались в особых кружках и клубах не только для игры в карты, но и для обсуждения различных общественных и философских вопросов, таких, например, которые невозможно было бы поднимать в присутствии дам.

Межсемейные связи в дворянском обществе крепли благодаря развитому гостеприимству, существованию единого культурного поля, практике частых собраний (балы, торжественные вечера, салоны). Столичное дворянство внешне по своему характеру представляло собой традиционное общество, придерживавшееся установленных правил поведения и общения, а также придававшее огромное значение родовым связям. При этом в самом дворянском обществе постоянно происходило переосмысление ценностей, а следовательно, и образцов поведения.

К сожалению, ссоры между семьями также не были редким явлением. Е. П. Ростопчина в романе «Счастливая женщина» приводит в пример такую ситуацию: девушка, за которой вся семья Ухманских ухаживала как за будущей женой, оказалась с рождения невестой своего троюродного брата. «Ухманские разобиделись ужасно. Графиня Эйсберг (мать невесты. – А. Ш.) вдвое больше. Они рассорились домами и скоро перестали совсем кланяться между собой»[418]. Такое «необщение», конечно, весьма бросалось в глаза на фоне соблюдения общей атмосферы приятельства.

Как родственные, так и межсемейные связи были особенно важны в ситуациях некаждодневных, таких как свадьбы, крестины и похороны. Об особенных правилах общения в минуту скорбную и пойдет речь в следующей главе.

В дворянском обществе говорить о смерти считалось неделикатным. Причины были различные: не хотели портить настроение собеседнику, который, возможно, боится смерти, или опасались причинить душевную боль человеку, который уже пережил утрату близких и родных, либо считали неуместным обсуждать философские, религиозные вопросы в обществе дам (за редким исключением). Отношение к смерти на протяжении XIX века было неоднозначным. Преобладало христианское мировоззрение (это считалось естественным, и похороны в большинстве случаев совершались по православному обряду), то есть люди верили в Божий суд, после которого души попадают или в рай, или в ад, стремились покаянием и добрыми делами загладить проступки, перед смертью исповедоваться и причаститься Святых Христовых Таин. Но при этом существовала и традиция атеизма, пришедшая в Россию из Западной Европы. Да и глубоко верующих людей среди дворян было меньше, чем тех, кто лишь поверхностно воспринимал происходящее в храме. А к середине столетия внимание дворян, ищущих ответы на вечные вопросы, начала привлекать восточная мистика – но это отдельный большой вопрос, выходящий за рамки нашей книги.

Итак, в России дворянские семьи в подавляющем большинстве случаев хоронили своих родных по христианскому обряду. Исповедь и причастие упоминаются даже в свидетельстве о смерти. Например, в свидетельстве о смерти Н. В. Давыдовой в Италии говорится, что она наступила через «два дня по совершении христианского долга исповеданием, приобщением святых таин и помазанием Святого Елея»[419]. Редко кто отказывался от предложения родных позвать священника: умирающие чаще сами просили об этом. Священник также вносил особую запись в приходскую метрическую книгу, где фиксировались сведения об усопшем, месте его захоронения и лице, совершившем отпевание. В метрической книге московской Спасо-Божедомской церкви за 1842 год под № 8 значится такая запись: «Марта 19го дня умер живший в собственном своем доме отставной генерал майор Михаил Федорович Орлов 50 лет. 22 дня отпевание тела отправил приходской священник Лука Никитич Милохоров, с диаконом Димитрием Ивановичем Казанский погребено тело в Новодевичьем монастыре»[420].