Писатель, не перебивая, выслушал меня и, согласившись, сказал, что наделяет меня этим даром. Я поверила ему на слово.

– Каким же будет твоё второе желание? Не хочешь ли ты знать ещё и человеческий?

Я задумалась. Предложение было, конечно, очень заманчивым.

– Нет, – уверенно сказала я. – За свой длинный (по мышиным меркам, конечно) век я научилась худо-бедно понимать этот язык. Да и говорящая мышь – такое только в сказках бывает! Чего доброго, за диковинку примут – в цирк отдадут! Будут показывать на арене, заставлять читать стихи наизусть, делая при этом какие‐нибудь пируэты. Нет! Есть у меня одна мечта, хотя скорей всего – это лишь прихоть да блажь.

– Всё равно, не стесняйтесь – говорите.

– Имя я для себя хочу. Только не мышачье, типа Пик или какая‐нибудь Серушка, а настоящее – человеческое.

– Быть может, мне назвать тебя Ларисой? – с участием отнёсся к моей просьбе невидимый Автор.

– Нет! Это имя знаменитой на весь мир крысы. Не гоже мне, престарелой мыши, воровать у неё – обидится ещё.

– Тогда… Джерри!

– Не-ет! – решительно отвергла я и это предложение. – Во-первых, такой персонаж тоже существует, а во‐вторых, вот вы – кто?

– Человек, – непонимающе ответил голос.

– А на кого делятся люди? – спросила я прямо.

– На кого… – он задумался. – А! В смысле – на мужчин и женщин?

– Именно! И спешу вам сказать, что у нас, мышей, тоже есть разница полов. Также сообщаю: героиня вашего рассказа – мышь, особа женского пола в почтенном возрасте. А Джерри – это, скорее, мужское имя.

Подумав с минуту и не став спорить со мной, Автор предложил мне (о боже, тем самым он прочитал мои мысли!) самой выбрать себе имя.

Я не стала колебаться. С детства мечтая, чтобы хоть кто‐нибудь, хоть когда‐нибудь, хоть раз, разочек в жизни назвал меня так, я, однако, полагала, что это – глупая, дурацкая, несбыточная бредня. Но сейчас, на старости лет, если она может осуществиться… Нельзя упускать такой шанс!

Привстав на задние лапки, чтобы казаться выше своего малого роста, я с трепетом произнесла:

– Я хочу, чтобы в вашей книге меня звали Анжелика!

– Интересное имя, – удивился писатель. – Да какое красивое!

– Может, для ничтожной мышки оно слишком громкое, но пожалуйста! Я грезила этим именем с самого рождения!

– Хорошо, – просто сказал голос. – Я так полагаю, родственные и схожие имена, типа Ангелина или Анжела, неприемлемы для вас?

Я кивнула, забыв, что Автор не может видеть меня. Но он почувствовал это и произнёс фразу, которую я мечтала услышать всю жизнь:

– Ну что же, мышь Анжелика, расскажете ли вы мне свою историю?

– Конечно!

Господи, как же я была счастлива в этот миг!

Я появилась на свет в просторном амбаре, и первые дни моей жизни (напомню, что мышиный век намного короче человеческого) прошли вполне беззаботно. Еды было вдоволь, места тоже, и мы жили будто на дорогом курорте где‐нибудь на Лазурном Берегу или Мальдивских островах. Я, правда, ничего не знаю об этих берегах, а тем более островах, но люди описывают эти места, словно там находится земной рай.

Единственное, что омрачило моё детство, так это скорая кончина моей матери. Но я горевала недолго (мы переживаем такие события куда легче, чем вы).

А потом об этом амбаре узнали или вспомнили люди и, конечно же, решили, что нам там не место.

Мои братья, которых было семеро, погибли… Двоим прищемило морду железным прутом мышеловки. Ещё трое умерли, польстившись на угощение, лежавшее под странным предметом, который двуногие называли банкой. Говорила я им: «Не лезьте вы под эту “банку”! Еды ведь и так навалом». Но – не послушали и, случайно задев монетку, на которой стояло это устройство, попались в ловушку и задохнулись, не сумев выбраться из-под купола этой проклятой банки. Шестого поймал и скушал на завтрак большой чёрный и, надо признать, очень красивый кот. Он был бы не против полакомиться и мной, но я сумела убежать, а мой братец – нет… Пушистый четверолапый оглушил его, вспорол брюхо, съел и даже удовлетворённо мяукнул, будто не ожидал, что мыши бывают такими вкусными.

А седьмой… С ним люди обошлись совсем уж по-садистски. Он был самым маленьким и, как водится, самым глупеньким и доверчивым. Один раз он увидел кусочек шоколадки. Позабыв обо всём, он подбежал к нему и… увяз в какой‐то вязкой жиже (клее, по-вашему) – на полпути к заветному лакомству.

Он пищал, пытался вырваться из этой зыбкой субстанции, звал на помощь, но всё было тщетно! Никто не пришёл. Все понимали: попытаться спасти его – значит умереть вместе с бедолагой.

А он всё вопил и вопил, не понимая, почему заветная шоколадка так близка, но недоступна для него. Братишка чувствовал манящий запах, пытался снова и снова добраться до вкусности, но… вскоре он умер от голода, и я осталась одна.

Жизнь в амбаре, ещё недавно такая счастливая, радостная и сладкая, теперь стала невыносимой. Люди и коты постепенно завоёвывали наш мышиный рай, каждый день убивая и заманивая в ловушки членов нашей когда‐то обширной братии. Я не в силах была смотреть, как гибнут мои родственники, друзья, знакомые, даже враги, и, однажды улучив момент, шмыгнула за дверь и убежала.

Оказавшись на просторе, я сначала очень испугалась и даже хотела вернуться обратно, туда, где пространство было ограничено четырьмя стенами. Но вспомнив, как люди обошлись с моими любимыми, особенно с маленьким братцем, я взяла себя в лапки, собралась с духом и побежала куда‐то, куда глаза глядели, по бескрайним просторам нашей планеты.

Перебиваясь чем придётся, опасаясь ловушек, прячась от разных живых существ, я, однако, не могу сказать, что моя жизнь была ужасной. Где‐то удавалось найти корку хлеба, там завалялся тощенький колосок пшеницы или ржи, а порой (эти дни можно пересчитать по пальцам, но всё же они были и становились праздниками для меня) на земле валялись кусочки сыра или шоколадки, случайно оброненные людьми. Я бомжевала, но, как пела ваша когда‐то очень популярная группа, «Не жалейте меня, я прекрасно живу, только кушать охота порой» [5] – жила не так плохо, а в иные дни и вовсе почти счастливо.

Только вот иногда, когда серым вечером налетал порывистый холодный ветер и шёл нудный противный дождик, становилось очень тоскливо… Я грустила и тихо плакала (не верьте, дорогой писатель, тем злым языкам, что будут уверять вас, будто мыши на плачут и у них нет чувств), мысленно возвращаясь в детство, в тёплый амбар, где было всё так знакомо и просто. Как же мне хотелось вернуться туда на денёк, на часок или хотя бы на минутку, посмотреть, что сталось с родным жилищем, уцелел ли хоть один из наших… Но отказываясь всякий раз от этой сумасбродной идеи, я всё бродила и бродила по свету; задрав голову, смотрела ввысь на огромные дома; удивлялась чудищам, которые с рёвом проносились мимо меня (люди, кажется, называют их машинами); пугалась резких звуков, исходивших от больших и маленьких животных, которых называли всякий раз по-разному: то Бобиком или Барбосом, то Спайком или Рексом. Эти существа не обращали на меня никакого внимания и, я так полагаю, вообще ни на кого не обращали внимания, кроме своих хозяев. Зачем они вообще существуют?

«Что ж, – думала я, продолжая странствовать по белому свету, – видно, суждено мне так и закончить свою жизнь: в вечных скитаниях и нужде. А с другой стороны – не такая уж и плохая эта судьба для маленькой, никому не нужной мышки. По крайне мере лучше, чем умереть голодной смертью, увязнув в липкой субстанции».

Но я ошибалась, и в житии Анжелики (так, кажется, дорогой Автор, вы собираетесь назвать своё произведение) было ещё много неожиданных поворотов.

Однажды солнечным днём я пряталась в каком‐то подвале и, думая, что опасности нет, спокойно и неторопливо догрызая замечательную хлебную корку, уже собиралась покинуть своё укрытие, как вдруг – увидела человека, преградившего мне путь. Подумав, что пропала, я забилась в угол. Дрожа от страха в ожидании скорой смерти, я попыталась слиться со стеной и остаться незамеченной, но человек, увидев мой нехитрый манёвр, двинулся прямо на меня. Он взял меня за хвост, поднял в воздух и усадил на свою ладонь. Не замечая моего жалобного писка, он придирчиво осматривал меня, потом, видимо, оставшись довольным своей находкой, неожиданно сказал: