– Ну, дружок, ну пожалуйста! Нечего тебе бояться и незачем улетать.

Окно было открыто. «Без шансов, – подумалось Алексею. – Если только…»

Цап.

Алексей попытался схватить воробья, но в последний момент тот вырвался и полетел к окну. Наш герой бросился в погоню. В диком прыжке, достойном называться львиным, он пересёк комнату и приземлился на столе, отрезав птенцу прямой путь на волю. Пернатый гость заметался, Алексей вскочил на подоконник, сбив пару цветочных горшков. Земля посыпалась на пол, листья разлетелись, но это было не важно: «Закрыть, закрыть окно», – думал он, судорожно ища ручку. Воробей, оправившись от шока, вновь устремился на волю.

– Нет! Нет, пожалуйста, не надо! Нам же было хорошо вместе! Куда же ты собрался, дружок? Зачем хочешь меня оставить? – приговаривал Лёша, одной рукой пытаясь закрыть непослушное окно, а другой – поймать летающего нахала. И вот ему показалось, что он что‐то схватил этой второй рукой! Да-да – будто бы тёплое тельце и маленькие крылышки, стремящиеся раскрыться.

– Есть! – радостно прокричал он. – Попался, дорогой! Теперь не улетишь!

Алексей, не глядя, рванул рукой вниз.

Раздался треск, и в следующую секунду что‐то больно ударило его по голове. В глазах потемнело, и комната поплыла. В ушах зазвенело, ноги подкосились, и, не в силах устоять, он рухнул на пол. Воробей чирикнул и улетел. Багетина вместе с занавесками, которые он по ошибке принял за трепещущие крылышки, ударила его ещё раз, и он «выпал из жизни».

…Алексей очнулся на огромном валуне. Оглушённый и прибитый багетиной, он лежал, раскинув руки, и смотрел в небо. Немного придя в себя, Лёша сел и огляделся. Успокоившееся море ворчало, шумело, но уже не злилось. Буйство волн закончилось, свирепство стихии сошло на нет, вода присмирела перед сидящим на валуне покорителем её могущественной силы. Алексей вскочил на ноги. «Где она? Марина же только что была здесь?!» – подумал Лёша, озираясь по сторонам.

Не жалея своего голоса, он позвал её и заметался по маленькому клочку суши, совсем как недавний воробей. Волны были глухи и лишь шумели в ответ на его истошные вопли.

…Марина ничего не слышала, хоть и была рядом. Девушка была теперь глуха, как тетерев, и нема, как рыба. Красавица сидела на отмели и любовалась закатом. Алексей увидел её и остановился как вкопанный. Боясь, что безумная гонка начнётся вновь, он долго не решался приблизиться. Наконец, морально приготовившись ко всему, он сделал пару шагов, присел совсем рядом и обнял её за плечи. Девушка не шелохнулась, она всё так же смотрела вдаль, как‐то очень грустно. «Откуда такая скорбь?» – подумал Алексей. И вдруг – будто из ниоткуда – посреди ясного, погожего, тёплого летнего вечера на них налетел жуткий ветер, пробирающий до самых костей, холод ворвался в души и посеял страх, ужас и понимание того, что произойдёт сейчас, осознание, что ему, этому леденящему душу холоду, уже ничто и никто не сможет помешать. Это стало ясно, как уже свершившийся факт и то, что ни к чему старания, мольбы и прочие ненужные действия. Это должно было произойти и было необратимо. И это началось. Марина стала превращаться в ледяного идола! По-садистски медленно и будто бы нехотя, холод стал овладевать её телом. Отвоёвывая и замораживая навек клетку за клеткой, он с каждой секундой веско и грубо заявлял, кто отныне хозяин этой красавицы. Марина всё так же неподвижно сидела на отмели и смотрела вдаль. Волны снова и снова накатывали на берег, солнце уходило за горизонт, а Алексей всё так же держал руку на её плече. Чувствовала ли девушка хоть что‐нибудь в эти долгие минуты: невыносимую боль, жуткую пытку, терзающую муку – Бог ведает. Если даже это и было так – она стойко выдерживала всё, ни разу не вскрикнув, ни взмолившись о помощи – даже не шелохнувшись. Лишь в глазах застыло отражение вселенской скорби. Глаза… они оставались живыми до последнего. Алексей всё держал Марину и чувствовал, как этот холод, расползающийся по всему её телу, медленно подступает к плечам. Мгновение назад они ещё были тёплыми и полными жизни, но в следующее… лёд острым ножом пронзил руки Алексея. Он не отдёрнул их. Холод сковал пальцы, угрожая заморозить и его, но Лёша упрямо не желал опускать руки. «Какая разница, один идол или два», – думал он, глядя в глаза подруги. Он понимал, что не в силах помочь Марине, ненавидел себя за своё бессилие, но – не в его власти было остановить ледяное нашествие. Когда лицо Марины подёрнулось тонкой коркой холодного прозрачного стекла, он не выдержал и закрыл глаза.

И тогда огромная, высокая, страшная, будто поджидавшая этого момента волна поднялась с моря. Она швырнула их на каменную поверхность валуна, и последнее, что услышал Алексей, – был жуткий треск разбивающегося льда.

Наш герой очнулся в уже знакомом белом пространстве. Но теперь в нём не было ни девушки в коротком небесноголубом, воздушном платье, ни неподвижной глыбы бриллианта, загадочно переливающегося и прекрасно блистающего прежде. Что‐то странное и непонятное оказалось на его месте… Полупрозрачное, трепещущее, бешено колотящееся – Сердце. Человеческое сердце. А в глубине этого чувствительного органа угадывались три слова – те самые, что обронил Алексей; те самые, что были «не совсем неправдой». Простые и ясные буквы ярко светились сейчас перед Лёшкой… Укоряли за поспешность? Или же наоборот – благодарили за долгожданное освобождение? Эх… не понять нам порой, как из совершенно простого получается причудливое и замысловатое.

А потом… Будто что‐то лопнуло в этом пространстве. Раз, два, три… – всё раздавались и раздавались хлопки, будто кто‐то протыкал воздушные шарики. Алексей насчитал ровно двенадцать таких маленьких взрывов. Он не отрываясь смотрел на бьющееся сердце; видел, как оно розовеет, становится всё краснее и краснее, как в один момент оно стало ярко-алым, багряным, будто вобрав в себя все цвета заката, а потом… вспыхнуло как спичка; воспламенилось, будто бензин; и высокий, беспощадный огонь начал стремительно распространяться. Пламя, отнюдь не то тёплое душевное, что так недавно лилось из глаз наших героев, стремилось своими языками выше и распространялось всё шире. Момент – и пространство из идеально белого превратилось в жёлто-оранжево-красный, бушующий, раскалённый океан. Стихия пожирала и расправлялась со всем, что посмело встать на её пути.

Алексей превращался в факел, однако не чувствовал боли. Он не отрываясь глядел на пылающее сердце, которое держалось и билось до последнего… как глаза Марины. Огонь был беспощаден и вскоре поглотил сердце, оставив от него лишь горсть пепла, а Алексей… ждал, когда огонь заберёт и его. Он догадывался, что произойдёт дальше.

«Ну конечно же», – подумал он и даже улыбнулся, обнаружив себя на коленях перед бриллиантом. Камень всё так же был прекрасен, переливался на свету и блистал всеми гранями.

– Красавец! – сказал Алексей, вставая и обращаясь к драгоценности.

Плакать и безутешно рыдать, как в тот раз, не хотелось. В голове почему‐то всплыли последние слова Марины: «В мыслях своих ты порой заходишь слишком далеко, тогда как на деле – лишь в начале пути…» «И в чём же смысл этой ночной картины?» – Лёша уже понимал, что всё ещё находится в полуночном видении. Более того – он знал, что скоро проснётся и оно исчезнет, а ему ещё необходимо понять самое основное – в грёзах так бывает.

Он подошёл к камню и прикоснулся к одной из граней. Она была гладкой и холодной. «Идеал! – восхищённо подумал Алексей. – Но всего лишь камень – бездушный, неживой». «Не становись таким же!» – раздался в голове звонкий голос Марины.

Алексей закрыл глаза и увидел её – живую, целую и невредимую. Она была в том же лёгком, коротком небесно-голубом платье и смотрела на него своими глубокими, чистыми глазами, улыбалась и… была прекрасна! Будто богиня, нимфа или принцесса эльфов! Сначала Марина молчала, просто глядя на Алексея, а потом вдруг порывисто обняла его, как будто перед расставанием.