Оршанский тракт 26. Оршанский тракт проложен до Херсона, И как-то раз по этому пути Машина ЗИЛ, груженная бетоном, Решила «студебеккер» обойти. А «студебеккер» вез боеприпасы. Вела машину девушка-шофер. Не жми на газ, не трать бензин напрасно, Сильней у «студебеккера» мотор. И так они гнались до поворота, Друг друга не решаясь обойти. А по краям бездонные болота, И стрелочка на сотенке дрожит. А встречный МАЗ решил судьбу иначе: На повороте врезался он в ЗИЛ. Не слышно больше пения мотора, Шофер ЗИЛа у колеса лежит. Зачем, девчонка, резко тормознула? Снаряды от толчка разорвались. И у руля навеки ты уснула — Своей судьбе за это поклонись. Измена
27. Любила девчонка мальчишку, И он ее тоже любил. И часто ее братишка Записки ему приносил. В записке она писала: «Сергей, дорогой, извини, Меня мама не пускает, Сережа, любимый, прости!» Вот в тихую ночь однажды На свиданье шла она, Встретился он с нею в парке, С ним рядом красавица шла. Стало душно и жарко девчонке, Но та, другая, не пошла назад, А он улыбался назло, Смотрел ей прямо в глаза. И губы девчонки чуть слышно шепнули «Сергей, ты меня обманул?» И чтобы не видели люди, И чтобы не плакать при нем, До боли кусала губы, Запекшимся горем — огнем! 28 (А). Однажды в городском суде Своими видела глазами: Судили девушку одну, Она дитя была годами. Когда вводили ее в зал, Ей все дорогу уступали. Она просила говорить, И судьи ей не отказали. «Да, я воровкою была И воровать не отходила, Но все ворованное мной Своему милому носила. Однажды выгнал он меня, Я отомстить ему решила, Вонзила в грудь его кинжал... Ну, в общем, я его убила». Она сняла с руки кольцо, Перед глазами покрутила, И не заметил никто, Как она кусочек яда проглотила. Проснись же, девушка, проснись! Тебя ведь судьи оправдали. Но не проснулася она, А в зале все уже рыдали. В московском зале 28 (Б). В один из дней в московском зале Своими видел я глазами: Судили девушку одну, Она мала была годами. К суду подъехал «воронок», Раздался голос: «Выходите! Держите руки за спиной, По сторонам вы не смотрите». Она просила говорить, И судьи ей не отказали. Лишь начала она рассказ, Весь зал наполнился слезами. «Любила вора одного И воровать я с ним ходила. Тогда он ласков был со мной, Я за любовь ему платила. В один из вечеров зимой К нему с деньгами я спешила. И что увидела я пред собой, Когда я двери отворила: Он, негодяй, уже с другой. В один момент все поняла И отомстить ему решила, Вонзила в грудь его кинжал... О судьи, я его любила! Прости, мой милый, дорогой, Тебя убила я невольно... Читайте, судьи, приговор, А то и так на сердце больно». Она сняла с руки кольцо, Перед глазами покрутила И незаметно от других Кусочек яда проглотила. Тут пошатнулася она, Последний вздох в груди раздался А приговор, а приговор Так недочитанным остался. 29 (А). Чеснок красивый парень, Умел фасон держать, Любил красивых девушек До дома провожать. Вот вечер наступает, Чеснок идет домой, А уличны ребята Кричат: «Чеснок, постой!» Чеснок остановился Все нашенство кругом. — Вы бейте чем хотите, Но только не ножом, Ромашка, друг, Ромашка! Вступися за меня! — Ромашка отвечает: — Поранен, брат, и я. — Два парня подступили, Его свалили с ног, Два острых кинжала Вонзили ему в бок. Вот утро наступает, На праздник все идут. А Чеснока с Ромашкой На кладбище везут. Арджак 29 (Б). Двенадцать часов пробило — Арджак идет домой. Грузинские ребята кричат: «Арджак! Постой!» Арджак остановился — грузинские кругом: «Убейте чем хотите, но только не ножом!» Арджак схватил бутылку, Хотел он драться ей, Но вдруг в него вонзилось четырнадцать ножей. «Извозчик, за рублевку гони, гони, скорей! Я истекаю кровью от ножей!» Вот белая больница, вот белая кровать. Две маленьких сестрички хотели жизнь спасать. «Спасайте не спасайте — мне жизнь не дорога. Хоть был я атаманом, но дрался без ножа!» Двенадцать часов пробило — с работы все идут, А Кольку Арджакова на кладбище несут. Когда его спускали — тряслася вся земля, А мать с отцом рыдали над смертью Арджака. |
