То же надо сказать и о колыбельных песнях. Безоговорочно их нельзя относить к детскому фольклору: поскольку они хранятся главным образом детьми и поскольку дети отчасти являются и творцами в этой области, это — детский фольклор; но происхождение их, как и потешек, — не здесь, не в творчестве детей; этот вид словесных произведений создан если не целиком, то в значительной своей части взрослыми и только спустился в детскую среду и усвоен ею[233]{2}.

Если во всех этих произведениях перед нами не во всем самобытный плод детского творчества, все-таки в них мы имеем произведения словесного творчества в детском исполнении, в детской редакции.

Вопрос о происхождении той или другой разновидности, о влияниях и проч. нас может занимать в данном случае меньше всего. Всякому известно, что лук (самострел) — не детское изобретение, но никто не возразит против отнесения его к числу детских игрушек. То же в словесном творчестве. Подобно тому, как, например, в области сказки позаимствования у разных народов и из разных источников не мешают нам нашу сказку считать русской и народной, так и влияния и позаимствования не могут мешать отнесению словесных произведений, хранимых детьми и не входящих в репертуар взрослых, к детскому фольклору.

Имеющиеся в научном обиходе материалы не являются результатом систематических сборов; это только «попутные отложения» в общефольклорной собирательской работе. Поэтому мы напрасно стали бы искать в существующих сборниках как установившуюся классификацию детского фольклора, так и относящуюся сюда определенную терминологию. А между тем, в целях упорядочения накопленных материалов и некоторого урегулирования дальнейшей работы в этой области, было бы полезно стать в строго определенные отношения к введенному до сих пор и продолжающему входить в научное обращение материалу: сделать попытку выделить основные группы и дать им соответствующие обозначения:

В общем составе детского фольклора наибольшее количество произведений, обращающих на себя внимание, относится к виду словесного творчества, называемому Шейном «передразниваниями»[234] и «прибаутками, которыми шаловливые ребятишки потешаются и друг над дружкою, и над взрослыми, издеваясь то над их именами от крещения, над их сословными, даже телесными недостатками, то над их принадлежностью к иной, не русской национальности и т. п., часто без всякого даже повода, ради одной только словесной забавы»[235].

На этот вид словесных произведений обратили внимание и другие собиратели, например Чубинский[236]; заметили его и сибирские фольклористы. Четверть века назад Потанин указывал на необходимость записывания «насмешливых присказок к собственным именам»[237]. Арефьев, Станиловский дали небольшой материал из этой области.

Более других записал Молотилов[238], который называет эти произведения складнями[239].

Эти случайно брошенные обозначения не могут быть приняты в качестве терминов-названий. Они не дают общего, родового или видового, названия, не определяют строго и входящих сюда элементов. «Складень» Молотилова может обозначать и обозначает не только то, что у Шейна названо «словесной забавой»; этим словом с тем же правом можно назвать и четкую рифмованную поговорку, и стихотворное («складное») самое доброе пожелание, и мн. др. «Передразнивания» могут быть и в иной словесной форме, не той, которую мы сейчас имеем в виду, а «прибаутки» бывают, как известно, не только издевочного и насмешливого характера. Самое слово указывает на декоративное, во всяком случае, не самостоятельное, значение прибаутки. А между тем в разбираемых стихотворениях мы имеем дело с словесными произведениями, живущими самостоятельной жизнью, несущими самостоятельную функцию. Разбираемые стихотворения содержат элемент язвительности, издевчивости; прибаутка говорится только «для красного словца». Поэтому использование этого термина в данном случае не является обоснованным. «Насмешливые присказки к собственным именам» исчерпывают только часть, и притом не самую значительную, словесных произведений, которые нас интересуют.

Такая неопределенная, невыразительная и не емкая терминология не может удовлетворить запросы изучающих с той или иной целью детское словесное творчество.

Ввиду разнообразия в отношении формы, построения, содержания стихотворений, какое обнимается этим видом словесных произведений, а также ввиду того, что они в своей пестрой совокупности представляют своеобразное lanx satura{3}, ближе и полнее определило бы содержание, смысл и характерные особенности рассматриваемого вида детского творчества, обозначение, позаимствованное у древних; satura или satira. Однако выразительный термин сатира, в нашем случае — детская сатира, звучит столь непривычно и чуждо, что на принятие и закрепление его в научном обиходе едва ли можно надеяться. Менее выразительным, но более привычным термином является сатирическая лирика, в нашем случае — детская сатирическая лирика.

Последний термин (сатирическая лирика) в наше время утратил свое первоначальное значение и в привычном для нас употреблении недостаточно полно и точно передает характер имеющейся в виду группы словесных произведений, не выражая полностью того, что мы имеем в детской лирике осмеяния. Если мы и можем остановиться на нем, то только условившись вкладывать в него содержание, связанное с понятием satura: «всякая всячина, поэтическая мешанина, стихотворные произведения разнообразного, часто меняющегося содержания, почерпнутого непосредственно из жизни»[240]. Каждый вид или жанр словесных произведений создается и живет в определенных условиях и призван выполнять то или иное, только ему данное, назначение. На эту сторону и следует обратить внимание при попытках уловить существенные признаки изучаемого явления и обозначить явление тем или иным словом.

В произведениях русского народного творчества наблюдатели отмечают, «сверх полноты мыслей», отражение характерных наших свойств. «В них все есть: издевка, насмешка, попрек, словом — все шевелящее и задирающее за живое»[241].

Это свойство — уменье найти «шевелящее, задирающее за живое» — обнаруживается уже в детском словесном творчестве, едва ли даже не в более едкой форме, чем у взрослых. Детскому творчеству ирония еще недоступна; в нем — смех жестокий, едкость ничем не смягчаемая[242]{4}. Кажется, невозможно указать, что не дает поводов для проявления детской издевчивости. Поводом может послужить одно желание «донять». А уж если есть серьезный, для всех очевидный, повод, например обнаруженное воровство, — затравят грубыми шутками, насмешливыми песнями.

Известно, что ссора у детей — дело почти повседневное. Достаточно возникнуть недоразумению в игре, чтобы одна группа открыла действия против другой, в один момент превращающейся во враждебный лагерь.

Сначала обменяются колкими обидными словечками.

― А, схлюздили, схлюздили! Хлюзды! хлюзды...{5}

― Да вы чё?! Ить эта ваша сбрендила...{6} Перва ить Федька, закричел, што...

― Канешна, Федька! Канешна, Федька! Канешна, Федька! — наперебой поддерживают свои.