Отдельные из публиковавшихся в «Скандалах» авторских текстов распространились среди подростков, которые составляют большую часть читателей газеты. Это видно хотя бы по записям, сделанным в октябре 1993 года десятиклассниками одной из петербургских школ:

Вместе с тем одним только обогащением сюжетного репертуара «садистских стишков» значение конкурса конечно же не исчерпывается. Он продемонстрировал, как в новых условиях существования меняется не только техника хранения и распространения текстов, но и сам процесс их создания. Важнейшим же достижением конкурса явилось возникновение новой разновидности «садистских стишков».

Организаторы конкурса, которые по мере поступления «стишков» печатали лучшие, на их взгляд, тексты, сочли неуместной подобную публикацию в рождественском номере газеты. Вместо настоящих «страшилок» опубликовали сочиненные «ради праздника» юмористом Вадимом Томиным «страшилки» с «хэппи-эндом», впоследствии окрещенные газетчиками «хэппиэндовками»:

Любопытно, как обычный для святок «ужас» в очередной раз уничтожается рождественским «чудом».

Впервые я услышал эти тексты в мае 1993 года от московской школьницы Веры Тименчик. Осенью того же года они были записаны среди петербургских школьников. Материалы, собранные в последние годы, показывают, что «хэппиэндовки» встречаются гораздо реже, чем собственно «стишки». Очевидно, что пародия на «садистские стишки», чем, в сущности, и является «хэппиэндовка», пока не пользуется массовым спросом. Однако важен сам факт ее существования: появление пародии соответствует логике развития фольклорного жанра.

Итак, «садистские стишки» все еще живут активной жизнью. Возникают новые и новые тексты. Общее число записанных сюжетов приближается к четырем сотням. Однако эта масса материала весьма разнородна. Одни тексты бытуют в отдельных коллективах, другие известны лишь в том или ином регионе, и только третьи оказываются более или менее общим достоянием. Именно эти тексты и должны в первую очередь стать объектом исследования. Очень важно, чтобы они представляли собой и определенный этап в развитии фольклорного жанра.

Вниманию читателей предлагается первый опыт публикации такого материала — текстов, записанных, когда «садистские стишки» еще были устным жанром, по крайней мере, в двух различных местностях бывшего Союза. Хотя самих этих местностей немного, основной материал собран в Москве и Ленинграде, которые являются ведущими центрами современного фольклора, откуда он быстро распространяется по всей стране. Об этом свидетельствуют, например, записи «стишков», бытовавших в 80-е годы среди русских школьников в Таллине. Вместе с тем материалы из других мест, конечно, позволят уточнить круг текстов, относящихся к ядру фольклорного жанра.

Всего публикуется 121 «стишок». Они распределяются по ста различным сюжетам, каждому из которых присвоен особый порядковый номер. Есть сюжеты, которые могут существовать как в «краткой», так и в «пространной» редакциях: это происходит, когда двустрочный «стишок» разрастается в четырехстрочный или же, наоборот, когда четырехстрочный сокращается до двустрочного «стишка» («пространная» редакция отмечается знаком +). Еще более существенны отличия между разными версиями одного и того же сюжета; версии обозначаются заглавными буквами русского алфавита, стоящими в скобках после номера сюжета (например, № 10 (А) и 10 (Б)). Если же за заглавной буквой в скобках следует строчная (см. № 73 (Ба) и 73 (Бб)), то перед нами — разновидность той или иной версии. Все сюжеты, версии сюжетов и их разновидности представлены своими типичными вариантами.

Определенным образом группируются и сюжеты «садистских стишков». Вначале идут сюжеты, связанные с находкой, обретением вредоносного предмета (№ 1 — 20); их сменяют сюжеты о неосторожном обращении с теми же предметами и прочими опасностями (№ 21 — 29); завершает эту группу «садистских стишков» монолог героя, лишенного самой возможности чего-либо найти (№ 30). Вслед за ним следует столь же необычный по форме «стишок» (№ 31), который заявляет новую тему — тему опасных игр, кончающихся, как правило, гибелью одного или нескольких их участников (№ 32 — 39, 43 — 44, 46 — 47, 51 — 55 и др.); «игровые» сюжеты перемежаются все более многочисленными сюжетами, где опасным становится место пребывания играющего или просто гуляющего героя (лифт (№ 41 — 42), крыша (№ 47 — 50), улица (№ 56 — 61, 74 — 75), стройка (№ 62 — 68), сад (№ 73), поле (№ 79 — 83), река (№ 89 — 95) и т. п.); самым неожиданным из окружающих героя источников зла — матери и бабушке с дедушкой, посвящены № 96 и 97. А в заключение помещаются сюжеты метажанрового плана (№ 98 — 100).

Возможно, что далеко не все как в классификации текстов, так и в группировке сюжетов покажется убедительным. Аргументированная критика лишь пойдет на пользу дела, которое давно уже пора было начать как следует: с учета и систематизации фольклорного материала.

А. Ф. Белоусов