– Как тебе наша новая обстановка? – Хэйвуд, который редко удостаивал меня общением, сегодня почему-то решил сделать исключение. – Все только что доставили из лучшей мастерской в городе! А то мы с тобой жили в абсолютно ужасных условиях…

– Ну не знаю, я видел и похуже, – я пожала плечами, усаживаясь во второе кресло. В пансионе обстановка в наших комнатах тоже была весьма скромной, и кровати гораздо уже, чем тут.

– А, да, я забыл, – вдруг скривился Хэйвуд. В его глазах, только что лучащихся удовольствием от обладания комплектом фиолетовой мебели, отразились сомнение и некая внутренняя борьба, но он все-таки выдавил из себя: – За твою учебу здесь платит этот твой… Генри, – его имя сосед произнес с явной неприязнью, и я нахмурилась. У него какие-то претензии к Генри? – Штаны у тебя одни, то есть ты не из состоятельной семьи. Он что… – Тут Хэйвуд на миг замолчал, но все же продолжил с видимым усилием: – Он… заставляет тебя что-то делать? За деньги?

– А? – Это предположение было настолько абсурдным, что я едва удержалась от того, чтобы не открыть рот в совершенно невоспитанной манере. Генри заставляет меня что-то делать? Что? Я же на несколько курсов младше, да я даже домашние задания за него выполнять не смогу. – О чем ты?

Хэйвуд напряженно провел ладонью по волосам и сжал зубы, сдерживая какие-то слова. Одна тонкая темная прядь, выбившаяся из низкого хвоста, упала на его лицо, но сосед не спешил ее отбрасывать. Мне вдруг нестерпимо захотелось заправить ее ему за ухо – настолько она не вписывалась в его обычно выглаженный и отутюженный образ.

– Не хочешь говорить, не надо, – наконец отрывисто бросил Хэйвуд и, встав, зашагал по комнате. Однако, едва я успела подняться с кресла, как он вернулся и, вдруг схватив меня за плечи, с жаром продолжил: – У меня есть деньги, Вилар. Я могу заплатить за твое обучение. Скажем так – это будет дружеский заем, – его глаза сверкнули, а лицо было одновременно и воодушевленным от сознания собственной правоты, и обличающим – как у праведника, отчитывающего грешника. Только он бы еще объяснил, в чем я провинилась? – Или даже можешь не отдавать мне ничего, просто… – Он поколебался, подбирая слова, и наконец выпалил: – Прекрати это позорище!

Лицо Хэйвуда было совсем близко от моего, а руки клешнями вцепились в предплечья. Мне почему-то на миг стало страшно, более всего оттого, что я совершенно не понимала, о чем он.

– Никто не заставляет меня ничего делать, – дрожащим голосом отозвалась я и попыталась отстраниться. – Отпусти!

Его глаза на миг сузились, а пальцы сжались еще сильнее – но тут он резко оттолкнул меня и отошел подальше.

– То есть у вас все добровольно? – Хэйвуд неприятно усмехнулся. – Я понял. И не смей садиться в мои кресла! – вдруг рявкнул он.

Я подскочила и, обиженно фыркнув, подхватила пижаму и пошла в ванную. Жадина! И псих.

С момента объявления о предстоящем бале преподаватели рьяно принялись готовить адептов к этому знаменательному событию, чтобы мы не опозорили академию. Каждый из них пытался каким-то образом повоспитывать нас и изготовить из «необразованных чурбанов», которыми мы, по мнению преподавательского состава, являлись, некоторое подобие джентльменов. Даже профессор Гаррет – бравый пират – однажды сказал, показывая нам заклинание для упокоения вампира, от которого тот буквально разлагался на глазах, чтобы мы не смели демонстрировать эти умения «при дамочках».

– А не то они так завизжат, что уши заложит, – добавил он и невольно поморщился от какого-то неприятного воспоминания. – А если вампирская гниль попадет на юбку, еще и поколотить могут.

Так, постигая премудрости обращения с дамами во время занятий и набираясь танцевального опыта после них, мы неуклонно превращались во что-то годное, что «соответствует гордому имени будущего мага», как однажды выразился профессор Ферро. Танцевать с табуреткой, держа ее на весу, кстати, оказалось достаточно тяжело, и по вечерам у меня болели руки от нагрузок. Хорошо хоть, танцевальные занятия были не каждый день, а через день, потому что профессор Ферро был занят на репетициях спектакля.

Поскольку я тоже участвовала в постановке, выходных у меня не предвиделось. По крайней мере, во время пьесы мне не нужно было поднимать никакой мебели. Все актеры уже успели выучить свои роли. Я же, успокоившись насчет разоблачения, ходила на репетиции почти с радостью: хоть там у меня была возможность надеть платье и снова почувствовать себя девушкой!

Кстати, никакого волнения насчет выступления на публике у меня не было. Спектакль планировался только через несколько месяцев, и до этого времени я уже успею покинуть академию. Конечно, совесть немного глодала – получается, своим поступком я подведу всю труппу, – но я успокаивала себя тем, что профессор Ферро быстро найдет новую Джульетту среди провинившихся адептов. В крайнем случае приду для выступления. На один вечер я смогу снова превратиться из Эмили в Эмиля. Тем более для этого даже волосы не придется стричь – просто скажу, что я уже в парике. Так сказать, заранее вживаюсь в роль.

Однако, как нам говорили в пансионе, все планы имеют свойство рушиться в самый неподходящий момент. И скоро я убедилась в этом на собственном опыте. Однажды днем, когда мы, собравшись в театре, скучали в ожидании куратора и смотрели на Томаса, который очень похоже передразнивал профессора Гаррета, случилось непредвиденное.

– Они перенесли фестиваль! – Наш куратор ворвался в театр, как будто за ним гналась голодная стая волков. В руках у него был зажат огромный кусок бумаги с какими-то надписями. – Эти… подлые, никчемные актеришки из Королевской академии менестрелей решили подставить меня! Они подумали, что я не узнаю!

Профессор в гневе швырнул бумагу, оказавшуюся афишей, на пол. Я вытянула шею и разглядела на ней надпись: «Осенний фестиваль театрального искусства».

– Профессор, а что это за Академия менестрелей? И что за фестиваль? – подал голос Билл Адамс – наш «отец Лоренцо». Он был крупный, и черная сутана, обтягивая бока, намекала на то, что священнослужитель из него вышел совсем не аскетичный.

– О, я расскажу вам, что это за Академия менестрелей, – зловеще улыбаясь, ответил профессор Ферро. Сделав драматичную паузу, он продолжил хорошо поставленным голосом: – Это самые хитрые и опасные люди, которых только можно повстречать. Они уже много лет берут первый приз на театральном фестивале. И поверьте мне, ради победы они готовы на все. На все! – особо подчеркнул он. – У них есть Сквоттерсон – это их ведущий актер. Он может заплакать, когда хочет, прямо настоящими слезами, – в голосе профессора послышалась зависть, что у нас таких талантов не нашлось. – Поверьте, не каждый актер на такое способен.

– Профессор, но неужели они так опасны? – с легким пренебрежением спросил Томас. – Это же просто… кто они там… певцы и поэты? Разве они могут побороть настоящих магов? – И он кивнул на нас.

Томас все еще носил антимагические браслеты и не был в состоянии полноценно колдовать. Но остальных-то ничего не сдерживало! Вот одногруппник и не мог поверить, что, фигурально выражаясь, лютня победит пульсар, пусть и на театральных подмостках.

– О, вы не представляете, на что они способны, – профессор Ферро вдруг подскочил к Томасу, и, ухватив его предплечья, рассмеялся каким-то истерическим смехом. – Но я вам расскажу. Если хотите свести счеты с жизнью, мои юные друзья, просто встаньте в коридоре Академии менестрелей и продекламируйте стих с неправильным стихотворным размером! Вас тут же запинают до смерти, попутно объясняя отличия ямба от хорея. Если вы хотите, чтобы вам испортили настроение, то спойте им песню, и они обсмеют вас за фальшивые ноты так, что вы неделю будете плакать! Это страшные люди, страшные! – Тут профессор эмоционально затряс Томаса, да так сильно, что у того в глазах появился легкий ужас. – Соберись! – вдруг гаркнул он Томасу в ухо не хуже профессора Гаррета.