У Фрезии отец был странный сам и потому назвал дочку странным заморским именем. Но уж лучше странный, чем такой, как у Добронрава.

– Какая ему рыбалка! – выпалила девчонка. – Смотри, он уже улов тащит!

Все заржали и пошли дальше.

– Пока, мученый! Гляди, стрел не налови!

Добронрав смотрел им вслед. Щёки покраснели, на скулах играли желваки. Он запрокинул голову, сдерживая навернувшиеся слёзы. Мальчишка знал: чтобы не разреветься, нужно сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Это уймёт сердцебиение. Но почему-то не помогало.

Добронрав всё смотрел вслед весёлой компании и понимал, что всё-таки расплачется, если вот прямо сейчас, сей же миг не отвернётся и не пойдёт своей дорогой. Он всё понимал и не мог ничего поделать.

Постепенно компания скрылась за пригорком, и теперь только острые концы прутов-удочек слегка торчали будто бы из-под земли. Взгляд Добронрава скользнул вниз и зацепился за густые кроны дубовой рощи. Исполинские деревья росли одно к другому. Размеры некоторых из них поражали воображение. Это была самая большая и старая лихоборская дубрава. Деревья там росли так тесно, что в роще даже в самый ясный день всегда царил полумрак.

Было в этом что-то зловещее и притягательное.

– Даже не думай туда ходить, – раздалось поблизости.

Мальчишка вздрогнул и повернулся. Перед ним стояли двое – дьяк Епифан и незнакомый поп. Говорил, конечно же, наставник Добронрава. Он высился над мальчишкой, уперев руки в бока, и гневно дырявил его взглядом.

– Это место дедера, – веско обронил дьяк, и священник перекрестился накосую.

– Да, – вымолвил Добронрав, – я знаю.

– Будь благоразумным отроком. Батюшка у себя?

Добронрав пожал плечами. Дьяк пристально на него посмотрел долю мгновения, а потом за руку поволок попа в сторону терема. Добронрав проводил их хмурым взглядом и поплёлся дальше.

На задворках его ждал Ратибор. Он был главный в личной дружине отца и заодно учил Добронрава воинским премудростям. Когда отец просил его об этом, то настоял, чтобы Ратибор «выжал из пацана все соки, но сделал его воином, не чета другим». И Ратибор выжимал все соки.

– Здорово, дядька Ратибор!

– Ага, и тебе не хворать! Чего нос повесил?

– Да! – мальчишка дёрнул плечом. – Плохо спал.

– Мм, – понимающе протянул дружинник. – Знаешь, как говорил наш воевода…

– Тяжело в учении, легко в бою, – терпеливо повторил Добронрав.

– Именно! – улыбнулся Ратибор. Он был хороший мужик. Даже действительно понимал мальца, но слово отца – закон. – Так и быть, сегодня чутка спущу тебе. Только бате не говори! – он заговорщицки подмигнул. – Разминайся.

– Угу. Я, пока шёл, размялся.

– Нет. Давай так, чтоб я видел.

Добронрав бросил мечи и принялся грести прямыми руками вперёд, будто плыл.

– Эт-то что ещё такое? – нахмурился учитель.

– Простите, Ратибор Ослябьевич!

Добронрав тут же подобрал деревянное оружие и унёс в сторонку. Там он бережно положил мечи в тенёк.

– Вот то-то, – одобрительно покивал Ратибор. – Имей уважение к своему оружию. Однажды оно спасёт тебе жизнь.

Добронрав отчаянно не понимал, за что уважать какую-то полосу железа, или в данном случае дерева, которую он выбрал сегодня, чтобы огреть кого-то по голове? Но прикинулся, что всё понял.

– Меч – первый друг для воина, – продолжал наставлять Ратибор. – Некоторым редким клинкам даже дают собственные имена.

Добронрав это знал. Меч его отца звали Лют, и иногда Добронраву казалось, что свой меч папа любит больше, чем его.

Мальчишка разминался от кончиков пальцев на руках, потом выше – кисть, локоть, плечи. Кистям уделялось особое внимание, поскольку именно на них ложилась основная нагрузка при работе с любым длинномерным оружием, будь то меч или кистень. Даже если это деревянное оружие. Добронрав уже понимал, что завтра на уроке Епифана ему вряд ли удастся удержать тонкое писало.

Дальше разминалась шея, грудные мышцы, тазовые и ноги.

– Сегодня тренируем силу удара на балде, – заявил Ратибор.

Балдой назывался кожаный мешок с песком, который висел под козырьком старого амбара, что отец Добронрава выделил для воинских упражнений. Мешок крепился только сверху, поэтому по мере того, как по нему наносились удары, начинал раскачиваться из стороны в сторону с каждым разом всё сильнее. В конце концов, его движение становилось настолько размашистым, что, когда меч сталкивался с балдой, клинок отскакивал. Вместе с Добронравом.

Но это действительно походило на послабление, потому как Ратибор мог объявить вместо балды поединок. Ощущения при столкновении с тренировочным мечом наставника были примерно такими же, как и с мешком, – тупая вибрация, отсушающая всю руку до плеча, – так ещё и удары сыпались со всех направлений.

– Какой меч брать? – спросил мальчишка.

– Полуторник.

– Спасибо! – Это тоже было своего рода послабление. Полутораручный меч при желании можно было держать как одной, так и двумя руками, что экономило силы. Одноручный приходилось держать только в одной. А если она уставала, то перекладывать в другую, что помогало совсем ненадолго. Двуручник одной рукой удержать уже не получалось вовсе. Даже несмотря на то что деревянный бастард был значительно легче своего боевого аналога, из-за его длины при столкновении с балдой меч вылетал из рук, если держать его в одном кулаке. Да и если двумя – обычно тоже.

Короче, биться с балдой полуторником Добронраву было удобнее всего.

Взяв меч обратным хватом – клинком к низу, мальчишка потащился к снаряду.

Из кухонь высыпала ребятня черни. Мальчишки и девчонки лет по двенадцать, как и Добронрав. С заливистым смехом они принялись охаживать друг друга мокрыми полотенцами и дружески обзываться.

Добронрав стоял перед балдой и с обидой смотрел на них. Деревянный клинок лежал в руке вдоль предплечья.

Из окна кухни высунулась челядинка. Она была вся красная и потная. Волосы торчали в разные стороны из-под засаленного цветастого платка. Баба пригрозила ребятне кулаком и отправила воды натаскать. Те двинули к колодцам всей толпой, всё ещё смеясь и сражаясь на ходу.

Добронрав вздохнул и от души врезал балде по диагонали.

Следивший за ним Ратибор грустно покачал головой.

В горнице было душно. Царили пряные запахи приправ, жаркого и пива. Пиво лилось рекой. Рекой же лились тосты, здравицы и славления. Славили, конечно же, главного виновника торжества – Велюру Богумиловича, собственноручно завалившего на сегодняшней охоте могучего тура.

Велюра и сам здорово смахивал на быка. На толстой широкой шее сидела крупная голова с красным носом картошкой и бородой лопатой. Крепкими, похожими на волосатые сосиски пальцами он разрывал мясо и молодецки бросал в рот. Тут же подхватывал большую пузатую кружку, сделанную на манер бочки, и выливал в глотку сразу половину. Потом он выкрикивал что-нибудь навроде: «Всё равно в земле лежать, дай за титьку подержать!» — и хватал жену жирными руками. Та безропотно сносила, ожидая, когда муж успокоится или отвлечётся на что-то другое.

Столы стояли покоем[1]. Между ними дудели в жалейки с сопилками и били в барабаны личные скоморохи Велюры. Сам Велюра был лихоборским боярином, да не из последних. Он ходил в славные сражения, ещё когда Владимир – нынешний князь Лихобора – от мамкиной титьки оторваться не мог. Ратными подвигами и лихостью Велюрка Твердолобый заслужил наследственный титул и всё своё немалое состояние. А Твердолобым его окрестили потому, что по молодости Велюра любил врубаться с двумя секирами в стену щитов. Он цеплял одним топором за один щит, другим за другой и рвал их в стороны. А после тотчас же бил головой в нос кому-нибудь из щитников. Бил много и часто, пока однажды не получил копьё с той стороны. Выжил, какое-то время, наученный горьким опытом, одёргивал себя и берёгся. А потом махнул рукой и заработал головой с ещё большим азартом.