– Ты накажешь её, как того требует обычай, – вколачивая каждое слово, как гвоздь, сказал отец. – Как положено наказывать тех, кто опозорил свой род.

У парня затряслись руки. Он едва повторно не растянулся в луже от потрясения. Добронрав в ужасе посмотрел на сестру. Перед ним, сгорбившись, стояла тоненькая, хрупкая девушка. Мальчишка видел, как сквозь промокшую до нитки ткань проступают острые позвонки.

Это была Любима. Та, что всегда относилась к Добронраву теплее всех остальных братьев и сестёр. Та самая, кто не выболтал отцу, что боярич спутался с сирин и голосил на весь город, когда с ней летал.

Меньше всего Добронрав хотел видеть на этом месте её.

– Ну, чего ты ждёшь? – выпалил Велюра.

Толпа хранила молчание.

Добронрав с ужасом смотрел на сестру. Его лихорадило так, будто это она должна сейчас дать ему две дюжины плетей – именно столько полагалось тем, кто опозорил свою семью. Ещё могли изгнать из рода, но Добронрав надеялся, что хотя бы эта участь минует Любиму стороной. Ей и так, после двадцати четырёх плетей, полученных при всём честном народе, едва ли светило теперь выйти замуж.

Из-за какого-то поцелуя.

И надо ж было случиться тому, чтобы Любиму застал именно отец. Мать бы отчитала по первое число, может, всыпала бы хорошенько, пусть бы даже и розгами. От Велюры так легко не отделаться. И чем сильнее он кого-то любил, тем страшнее была кара.

Поэтому Добронрав даже боялся представить, что ждёт его, Велюры Твердолобого, любимую дочь опосля этой экзекуции.

Двадцать четыре удара. После такого вся спина будет исполосована швами. Некоторые люди даже умирали, не в силах вынести боль. Позор своего рода – тяжкое преступление, и кара должна быть соответствующей. Но Добронрав отчаянно не понимал: что такого позорного может быть в том, что незамужняя девушка по доброй воле поцеловала парня, который ей понравился? А ещё ему было невдомёк, почему отец может решать, кого ей целовать, а кого нет. Разве это вообще его дело?

– Добронрав! – теряя остатки терпения, взвыл Велюра.

Если не ударить сейчас, то это будет уже неповиновение. После клятвы, которую он только что дал отцу, – преступление ещё более тяжкое, чем поцелуй Любимы.

Добронрав сделал шаг вперёд. В ушах бухало сердце, заглушая все прочие звуки. Рука вдруг налилась тяжестью. Кое-как подняв её, боярич протянул сестру плетью по спине. Колыхнулась рубаха, от неё брызнули капли. Любима выгнулась и зарычала. Потом снова сгорбилась и закрыла лицо руками.

Добронраву отвесили подзатыльник.

– Что это за хрень, мать твою? – проорал отец прямо ему в ухо. – Нормально бей. Мужик ты или дерьмо, в конце концов?!

Судорожно хватая ртом воздух, Добронрав взмахнул плетью снова. Удар. Тонкую ткань рубахи разорвало. Края тотчас прилипли к мокрой спине и пропитались кровью.

– Вот так! – довольно сказал Велюра. – Вот так. Давай, сын.

Это был третий удар, но отец посчитал его за второй, поскольку первый его ничуть не удовлетворил. Потом четвёртый, пятый.

Добронрава мутило. Несколько раз у него к горлу подкатывал горько-кислый ком, который мальчишка всякий раз проглатывал обратно. У парня разболелась голова. Руку, в которой он держал плётку, стянуло судорогой, поэтому пришлось переложить оружие.

Десятый, одиннадцатый удар.

Любима стоит на коленях по локоть в холодной грязи. Она дрожит от холода, боли, от напряжения, из последних сил держится, чтобы не упасть лицом в грязь. Рубаха на ней разорвана в нескольких местах, свисает окровавленными ошмётками с боков. Голая спина пузырится горячей кровью, от неё валит пар. Неровные рваные края ран разваливаются, как земля после пашни.

Добронрав продолжал бить. Крест-накрест, как в учебном бою. С каждым разом всё быстрее и быстрее. В голове ощущение, будто кто-то вставил соломинку и дует туда, дует. Воздуха уже столько, что она вот-вот лопнет, а он всё дует и дует. Перед глазами всё плывёт. В ушах звон. Добронрав всё ещё слышал, как кричит Любима, но её голос доносился до него как будто издалека.

Добронрав бил и бил, с каждым ударом всё сильнее входя в раж. Внезапно мальчишка почувствовал напряжение в штанах, как его отвердевший член упёрся в грубую ткань портков. Бояричу сделалось так стыдно, обидно, и в то же время его охватила такая ярость, что мальчишка заорал. Но не посмел остановиться.

Добронрав ревел диким зверем и в безумном исступлении колотил свою родную сестру, которая всегда была ему ближе всех, в какое-то время мальчишка даже считал её своим другом. Теперь он был её палачом.

Он бил и бил, не видя уже ничего перед собой. Мир померк, исчез. Кругом не было ничего. Только рука, которая, как заведённая, чертила плетью кресты перед собой.

Кто-то подбежал, отнял плеть. Кто-то бил его по плечу. Кто-то прижимал голову мальчишки к своей груди, которая пахла костром и сталью. Кто-то что-то ему говорил. Добронрав ничего не слышал. Он продолжал орать и биться в истерике. Когда в руке не стало плети, мальчишка принялся бить кулаками в разные стороны, сам не понимая, что он делает и зачем.

Ратибор отвёл его в терем и завернул в плед. Мальчишка охрип, но ещё долго кричал, пока его истерика не перешла в тихий, почти беззвучный плач. Воин пытался напоить послуха травяным сбором, потом вином, но Добронрав не реагировал ни на что.

Внешний мир для него перестал существовать.

Потом Добронрав потерял сознание и проспал до самого утра. А утром у него начался жар и бред.

Их приволокли в просторное помещение. Оба долго находились без сознания, но Азарь первым пришёл в себя. Он открыл глаза и некоторое время водил ими туда-сюда, пытаясь вспомнить, что случилось, и понять, где находится.

В помещении царила пустота – ни мебели, ни ковров, ни дверей, ни даже окон. В последних, правда, не было особой необходимости: стены целиком состояли изо льда. Или хрусталя. Но всё-таки больше походили на лёд. На скользком полу что-то вроде инея. Только вот он совсем не холодил.

Азарь устало потёр лицо, а потом рывком сел. Зажмурившись от внезапно нахлынувшей дурноты, он посидел так некоторое время, приходя в себя, а потом встал и бросился к Дугину.

Старый философ лежал без сознания, но по крайней мере он был жив. От его мерного дыхания из ноздрей струился едва заметный пар.

– Эй, Луги, – позвал его Азарь. – Ты там как? Жив?

Как и следовало ожидать, Лугин ничего не ответил. Азарь принялся тормошить его и бить по щекам, но учитель казался лишь безмолвной куклой. Ересиарх принялся разминать особые точки на голове и мочках ушей Лугина Заозёрного. Не всегда, но довольно часто воздействие на эти точки помогало привести в чувства человека в глубоком обмороке.

Сейчас это не сработало.

Тогда Азарь подбежал к стене. От неё исходил небольшой холодок, и только. Ересиарх ударил кулаком, но ничего не добился. Он ударил снова – с тем же успехом. Потом Азарь разбежался и врезал по стене ногой со всей силой, на которую только был способен. Боль пронзила ногу и отдалась во всём теле, человека отбросило назад на несколько шагов, а треклятая стена осталась невредимой.

Прихрамывая, Азарь снова подошёл к ней и постучал. На этот раз так, как стучат в чью-нибудь дверь – костяшками пальцев.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.