– Там. Надо, – уклончиво ответил мальчишка.

– Понятно. Дел у меня и своих вдосталь. Коли время будет, гляну твою ерундовину. Загляни ввечеру.

– Хорошо! – выпалил счастливый мальчишка и тут же умчался.

Он и так опаздывал на занятия к Епифану. Наверняка тот уже полоскал свои розги.

Добронрав ещё никогда так сильно не ждал вечера. После уроков письма Епифана Радомиловича у него болела задница, а после поединка с Ратибором Ослябьевичем – всё остальное. Боярич еле волочил ноги, но в условленное время постучался в дверь Торопа.

Ему открыла ясноглазая красавица Зарема – дочь кузнеца. Она была на три года старше Добронрава и грядущей весной собиралась замуж. Мальчишка всегда робел в её присутствии, вот и в этот раз он с большим трудом вымолвил, что ему нужен кузнец. Девица, конечно, знала, зачем явился боярич, но ей каждый раз доставляло удовольствие смотреть на его страдания. Впустив ночного пришельца в сенки, девка ушла за отцом.

Добронрав устало привалился к косяку и закрыл глаза. Так он и стоял до тех пор, пока не раздался звук приближающихся шагов и перед мальчишкой не возник кузнец. Тогда Добронрав вздохнул и разлепил веки.

Тороп вытянул перед собой руку и улыбнулся.

– Я подумал, что тебе, боярич, может потребоваться несколько.

Мальчишка просиял при виде десяти мелких, скошенных с одной стороны цилиндров.

– Спасибо, Тороп! Я твой должник! Только вот… есть ещё одна просьба.

Отец был вне себя. Он метался по светёлке, как зверь в клетке, и потрясал кулаками.

– Что ты за позорище такое? – ревел Велюра Богумилович. – Сначала он позволяет этим мироградским мудакам вышвырнуть себя на улицу, как какую-то дворнягу, а потом ещё и шляется неизвестно где!

Добронрав понуро стоял перед ним и думал о том, как же всё-таки хорошо, что хватило ума оставить жалейку у Торопа. Рядом мялась мать, не решаясь перечить мужу и при этом не в состоянии оставить сына на милость разъярённого отца. Из-за резной арчатой двери опасливо выглядывали братья и сёстры. Им тоже нередко доставалось от Велюры, но Добронрав был старшим сыном и надеждой боярина. Поэтому страдал больше всех.

За окном стояла ночь, в светёлке горели девять каганцев на треногах и множество свечей, расставленных на изящных канделябрах. Пол был выстлан красными ковровыми дорожками с золотой окантовкой, потолок подпирался витыми деревянными столбами, выкрашенными красным и зелёным. Вдоль стен тянулись резные лавки. Сами стены были завешены гобеленами и оружием. Почти в середине светлицы стоял широкий дубовый стол, покрытый красным сукном. На столе лежала раскрытая книга из тех, которыми запросто можно убить. У дальней стены стоял целый стеллаж с такими же огромными фолиантами и свитками из бересты и пергамента. Пахло воском.

Добронрав встал так, чтобы между ним и разъярённым Велюрой оказался стол. Какое-то время это помогало, но в итоге боярин всё же решил лучше видеть глаза сына и подошёл ближе.

– Где шлялся?

– Пап, меня не было всего ничего…

– Заткнись, щенок! – взревел Велюра и наотмашь двинул сыну по лицу. Добронрав врезался в стол и сполз на пол. Потом он снова покорно встал. – Закрой рот, мать твою, а не то я захлестну тебя! Я успел набраться и протрезветь прежде, чем ты соизволил явиться! Ещё я сегодня говорил с Епифаном. Он сетовал, что ты проявляешь недолжное рвение и взялся опаздывать на занятия.

– Всего один раз!

– Закрой свой поганый рот, я сказал! – боярин ещё раз отмашкой огрел сына, на этот раз по шее.

Мальчишка перелетел через стол и спиной вперёд пополз в угол.

– Пап, ну хватит, я же ничего такого…

– Вел, ну, в самом деле, – не выдержала мать и принялась успокаивать мужа.

– Заткнись, Арта! А то и тебе достанется! Не мешай мне делать мужика из этого слюнтяя! – Внезапно он развернулся и, схватив жену за руку, притянул к себе. – Всё твоё – бабское воспитание! Ты его испортила! – и грубо оттолкнув Арту Микуловну от себя, Велюра повернулся к сыну.

Добронрав сидел, забившись в угол, и руками прикрывал лицо. Плакал.

– Велюрочка, – ещё тише и ласковее произнесла жена, – ну, ты что? Я же не защищаю, я на твоей стороне. Просто…

– Что просто? Вышла на хрен отсюда!

– Велюра…

– Пошла, я сказал! И вы все – брысь!

Братья и сёстры тотчас исчезли за дверью. Мать тоже нехотя вышла, бросив на сына исполненный печали взгляд.

Но Добронрав этого не видел.

Добравшись до сына, Велюра принялся исступлённо пинать его.

– Чего забился, ровно баба? Ты мужик или кто? Вставай, гадёныш, когда с отцом говоришь! Вставай, позорище!

Но из-за непрекращающихся ударов, которые сыпались на Добронрава со всех сторон, встать было весьма сложно. А в голове у мальчишки билась одна и та же мысль: как хорошо, что жалейка у Торопа и отцу никогда её не найти.

Кое-как поднявшись, Добронрав заставил себя посмотреть Велюре в глаза. Того это явно удовлетворило. Во всяком случае, отец прекратил побои.

– Где был, я тебя спрашиваю?

– Гулял.

– Ясно. С дружками своими новыми.

Добронрав с горечью подумал о «своих новых дружках». После того, как они с ним обошлись, слышать укоры на эту тему было обидно вдвойне.

– Так и знал, что добром это дело не кончится, – между тем продолжал боярин. – Не надо было вестись на бабские уговоры. Впредь будет мне наука. Значит, так, друг мой ситный, отныне мы забываем окончательно обо всех твоих прогулках даже по двору. Воздухом через окно подышишь – и довольно. Господа наставники могут и тут тебя учить. Уверен, даже Ратибор что-нибудь придумает. Кстати, из Сатхаир Арда к тебе едет толмач – учить их говору. Будущей весной смотаемся туда, хочу, чтоб ты к тому моменту уже справно балакал по-ихнему.

Только за сегодня Добронрава били уже трижды. Первый раз Епифан розгами за опоздание и недостаточное прилежание, потом Ратибор в учебном бою преподал пару болезненных уроков, сейчас вон отец вымещал на нём свои утраченные иллюзии. Лишь за сегодня. Бесчисленное количество раз его дразнили мученым. Те, кого мальчишка посчитал друзьями, в итоге просто смеялись над ним. Недавно он был на волосок от того, чтобы оказаться убитым алконостами.

Но только теперь – после этих слов отца – Добронрав ощутил, что у него выбили почву из-под ног.

Наверное, отец что-то почувствовал. Он схватил сына за грудки двумя руками и хорошенько встряхнул.

– Ты же не собираешься брякнуться в обморок, как какая-нибудь кисейная барышня?

Но Добронрав уже не слышал ничего из того, что ещё долго твердил ему Велюра Твердолобый.

– Молиба! – голос прозвучал неожиданно громко даже для самого Добронрава, но отступать было уже поздно. Мальчишка втянул голову в плечи и огляделся. Кажется, всё было спокойно.

Добронрав стоял перед дубравой вещих птиц и трясся от страха, как осиновый лист. Небо было чистое. День выдался ясным, но кружившие над головой вороны вызывали какую-то неясную, безотчётную тревогу. Кроме карканья, других звуков не было.

– Мне точно конец. Наверняка. Если меня каким-то чудом не прибьют здесь алконосты, то отец разорвёт совершенно точно, – убеждённо произнёс Добронрав. И, набрав в лёгкие побольше воздуха, заорал: – Молиба!

Лес шумел кронами. Добронрав до рези в глазах всматривался в его тьму. Несколько раз мерещилось какое-то движение, но на свет из чащи ничего не показывалось.

– Молиба!

– Эй, чокнутый! А ну, убирайся отсюда!

Добронрав сразу узнал её голос. Кажется, во всём Горнем другого такого не сыскалось бы – один на весь мир. Потом мальчишка одёрнул себя тем, что видел всего одну вещую птицу и – кто знает? – может, у них у всех голоса на один манер? А если и отличаются, то никто не поручится за то, что человеческое ухо способно уловить разницу.

– Молиба, это ты?

– Я! – из листвы огромного трёхсотлетнего дуба показалась смазливое личико. – Ты погубишь нас обоих. Убирайся!