З и г ф р и д. Зачем на стул? Я так прочитаю.

Х о д у н о в. Нет, встаньте на стул. Я хочу, чтобы вы стояли передо мной во весь рост, живым укором. Чтобы я видел, каким нулем я заполнил штатную единицу. Читайте.

З и г ф р и д (встав на стул, читает). «Театр имени… двадцать первого вместо спектакля «Валенсианская вдова» в десятый раз «Лучше поздно, чем никогда». Билеты со штампом на «Вдову» действительны на «Двенадцатую ночь» или на что угодно…» Все…

Х о д у н о в. Все? Очень хорошо! За эту художественную прозу будете платить вы. И имейте в виду, Зигфрид, еще одно взыскание, и вы горите, как елочная свеча, — быстро и с треском. Что значит «на что угодно»? Что это за широкий выбор?

З и г ф р и д. Борис Семенович, я не виноват, что выпали кавычки, а у Шекспира…

Х о д у н о в. Что у Шекспира, я знаю. А у вас… маразм. Вы… вы полный и законченный…

В дверях показалась  И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а.

З и г ф р и д (увидев ее). Борис Семенович, женщина! (Падает со стула.)

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Простите, я помешала? Вы заняты?

Х о д у н о в. Ничего-ничего, заходите. Это Зигфрид позировал для собственного памятника. Я думаю, что в бронзе он будет неплох. Садитесь.

З и г ф р и д. Мне можно идти? Я… свободен?

Х о д у н о в. Да! С пятнадцатого числа.

З и г ф р и д  убегает.

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Борис Семенович, как вы просили, я говорила с Игнатом по поводу пьесы.

Х о д у н о в. Ну и что?

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Я убеждала, молила, стояла перед ним на коленях. Я была с ним нежна и резка, груба и ласкова…

Х о д у н о в. Простите, меня не интересует, какими средствами жена может воздействовать на своего супруга. Это ваше глубоко интерьерное дело. Меня интересует результат. Что Игнатий Игнатьевич?

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Он… ни в какую. Он возмущен, оскорблен и говорит, что передает «Гололедицу» в другой театр.

Х о д у н о в. Как это — в другой? Жена Пузырева у нас, а пьеса… в другом театре? У них шницель, а у нас… горчица? Вы меня извините, но это… нонсенс! (Звонит.) Срочно ко мне Купюрцева! (Кладет трубку.) Инга Христофоровна, я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я сейчас говорю с вами не как директор с подчиненной, а как… художник с женой художника. Когда мы приглашали вас в театр, мы рассчитывали, что «Гололедица» заморозит наше штатное расписание и мы сможем сохранить вас в театре, но… этого не случилось. «Гололедицы» у нас нет. И я боюсь, что жестокая волна экономии унесет наши последние единицы и нам с вами — увы! — придется расстаться. Больно, горько, но фактам надо смотреть в глаза.

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Что ж это значит? Вы ставите меня в зависимость от… пьесы Пузырева?

Х о д у н о в. Я с удовольствием поставил бы пьесу Пузырева на сцене, а не его жену в зависимость от пьесы, но — фактам надо смотреть в глаза.

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Хорошо. Только запомните — Пузырев жесток. Он этого так не оставит!

Х о д у н о в. Мы тоже надеемся, что так он не оставит. Потому что забрать из театра пьесу и оставить жену — это не вариант для художника.

Входит  К у п ю р ц е в.

К у п ю р ц е в. Вы хотели меня видеть?

Х о д у н о в. Я этого не хотел, но приходится. Садитесь.

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а (в дверях). Я ухожу. Пьесы у вас не будет, меня тоже в театре не будет, но у вас будет… конфликт, какого еще не знала драматургия! (Уходит.)

К у п ю р ц е в. С чего это она, а? Что это происходит?

Х о д у н о в. Он спрашивает — что происходит… Слушайте меня, литературная часть! (Шагая по кабинету.) Пузырев передает «Гололедицу» другому театру, руководство срочно затребовало репертуарный план, а у вас в портфеле, как мне известно, кроме завтрака, ничего нет, — не возражайте! По театру бегает Бережкова с племянником и требует ставить его пьесу из жизни петухов, — но это еще не все! В «Театральной декаде» лежит статья Оглоблиной о нашем театре под ободряющим названием «Все ниже и ниже…», я медленно схожу с ума как не обеспечивший руководства, в это время входите вы и спрашиваете: что происходит? Казалось бы, по правде жизни, в такой ситуации один из нас должен быть убит. Но в театре этого не бывает, в театре боятся правды. И вот мы стоим друг против друга и мило разговариваем… Это же фальшь, лакировка действительности! Почему я не могу вынуть пистолет и убить заведующего литературной частью? Почему, когда факты, логика этого требуют? Уверяю вас, я сорвал бы аплодисменты.

К у п ю р ц е в. Борис Семенович, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Я — завлит, я знаю, что такое… психастения. Вам нужен план? Он у нас будет через десять минут.

Х о д у н о в. Какой план, когда у нас нет ни одной пьесы?

К у п ю р ц е в. При чем тут пьесы, когда нужен план? Вы поймите, начальство должно что-то рассматривать? Должно. Аппарат должен быть чем-то загружен? Должен. Дайте им план, и они оставят вас в покое. Садитесь за стол и фиксируйте. Диктую. (Шагая по кабинету.) Ближайшей постановкой театра имени… явится… мм… Что же явится? (Задумался.) Пишите: «Демон», в постановке и инсценировке Хлопушкина, с одноименной музыкой Антона Рубинштейна.

Х о д у н о в. Постойте, это же… опера?

К у п ю р ц е в. У нас драма, без хора и оркестра. «Дама с камелиями» — драма? А дайте ей оркестр и хор — получится опера «Травиата». И, кроме того, в этом чувствуется ранний Хлопушкин, размах, элемент новаторства!

Х о д у н о в. Так «Демон» же не делает профиля!

К у п ю р ц е в. Сейчас будет профиль. Пишите… Морально-этическим, семейно-бытовым проблемам в среде технической интеллигенции посвящена психологическая драма Незванцева… мм… «Когда они расходятся».

Х о д у н о в (записывая). Слушайте, Купюрцев, только сфера искусства спасает вас от правосудия. В другой области вы б уже давно…

В кабинет врывается  Н а с т ы р с к а я  в костюме Оливии.

Н а с т ы р с к а я. Вы мне скажите, Борис Семенович, вы намерены покончить с этим безобразием?

Х о д у н о в. Мы только сейчас начали. В чем дело?

Н а с т ы р с к а я. Вы учтите — это удар не только по мне, это удар по Хлопушкину, удар по вам, удар по всему костяку театра.

Х о д у н о в. Я привык к массированным ударам. Что вы хотите? Я верстаю план.

Н а с т ы р с к а я. Ваша Бережкова…

Х о д у н о в. Опять Бережкова!

Н а с т ы р с к а я. …вывесила за кулисами стенгазету, в которой пишут, что я якобы отлыниваю от поездки с бригадой в совхоз, что театр ничего не подготовил для подшефников, что это антиобщественно, неэтично и аморально… Я вас спрашиваю как актриса, несущая на себе репертуар, как Настырская, наконец, как жена Аристарха Витальевича, имею я право, чтобы мой моральный облик не обсуждался в стенной газете?

Х о д у н о в. Не имеете. Стенгазета — орган месткома, местком — это коллектив, коллектив — сила. Это отрывок из хрестоматии, но его надо знать. Дальше?

Н а с т ы р с к а я. Ну, знаете… если Бережкова в театре сила, то дальше идти некуда.

К у п ю р ц е в. Кстати, Борис Семенович, почему бы Бережковой самой не возглавить шефскую бригаду? Она общественница, массовичка, она отлично представит театр у тружеников полей. Отправьте ее с молодежью и…

Х о д у н о в. Стойте, Купюрцев, вы… вы гений! Это же гигантский выход. Подарок подшефникам и… двухмесячный отдых всему руководству. Мы же вздохнем! Срочно ко мне Бережкову! Одну минутку. (Тихо, Купюрцеву.) А это не может быть истолковано как расправа за критику, как зажим, а?

К у п ю р ц е в. Почему зажим? Вы бросаете ее на почетное задание.