У Эстер никогда не возникало каких-то грандиозных озарений. Она, безусловно, отмечала в Джоне его важные качества: доброту, силу, стремление защитить ее, когда никто не мог этого сделать. Но именно незначительные детали, что накапливались за время их общения, делали Джону Смоллвуда исключительным. Как он улыбался, когда придумывал какую-нибудь шалость; с каким волнением смотрел на нее широко распахнутыми глазами в минуты, когда она сталкивалась со своим страхом; как вилял бедрами во время танца; как падал на землю, когда что-то казалось ему невероятно смешным.

Эти тысячи крошечных мгновений вынуждали Эстер все больше и больше неосознанно влюбляться в него. Тысячи крошечных частичек его души, разлетаясь в стороны, глубоко вонзались в нее.

– Ты неравнодушна ко мне, Солар?

Эстер не ответила.

– Будь я проклят.

– Докажи, что я не права, – вновь прошептала она.

– Ты ужасно не права, – ответил он. Затем поцеловал ее в лоб, в кончик носа, в губы. Пока они стояли, обнявшись, под изношенным покрывалом из звезд, Эстер не покидала мысль: именно так вначале всегда и бывает. Даже рядом с ним, с самым замечательным человеком во Вселенной, она не переставала думать, что любовь подобна плотоядному растению. Снаружи – сладкий нектар, но только ты, плененный ароматом, сделаешь шаг ему навстречу, как оно мгновенно тебя проглотит.

Целиком, со всеми потрохами.

Они спали на закрытой веранде, накрывшись одеялом и тесно прижавшись друг к другу, под плеядами нарисованных звезд. Эстер проснулась рано утром от двадцати трех пропущенных звонков и двух текстовых сообщений – все они поступили от мамы.

МАМА:

Перезвони мне немедленно.

Это Юджин, Эстер. Юджин.

Построенный вместо «Пичвуда» центральный госпиталь «Мерси» представлял собой большое, напоминавшее геометрическую головоломку здание сплошь из стекла, стали и бетона. Несмотря на современный внешний облик, внутри он был таким же, как и любая другая больница иной эпохи: длинные, ярко освещенные коридоры, лишенные тепла и уюта, уродливые промышленные полы и едкий запах отбеливателя в (неудачной) попытке скрыть зловоние смерти.

Эстер шагала по коридорам с застрявшими со вчерашней ночи травинками в волосах. Ее костюм Матильды Уормвуд был порван и испачкан в грязи. В таком стерильном помещении она выглядела совершенно неуместно – дикаркой, вышедшей из джунглей.

Хотя, возможно, в психиатрическом отделении она, напротив, казалась своей. Может быть, именно здесь было ее место.

Розмари рассказала Эстер о случившемся по дороге в больницу, после того как подобрала ее на машине в конце улицы, где жил Джона. В их районе отключили электричество, и Юджина внезапно поглотила тьма. Нечто схватило его, протащило сквозь пространство, а после выкинуло: он был весь в поту, кричал, и от него пахло землей и гнилью. «Могильный запах», – сообразила Эстер.

Когда снова включили свет, Юджин пришел в себя всего за пару минут. Розмари заварила ему чай и вставила за ухо стебель тысячелистника.

Он сказал, что с ним все в порядке. С возрастом ему становится все легче переживать эти приступы. Она может идти в казино, если хочет, он и сам со всем справится.

Он сказал, что все будет хорошо.

Его нашел Питер. Тот, как и его отец, обладал неким шестым чувством в вопросах смерти. В то время, когда отец Эстер и Юджина еще жил во внешнем мире, экстрасенсорное восприятие помогло ему стать великолепным ветеринаром. Он знал неизвестно откуда, какое животное необходимо лечить, а какое уже хочет прибрать к своим рукам Смерть. Кто из них отмечен и, следовательно, не нуждается в помощи медицины. Питеру достаточно было находиться рядом с умирающим, чтобы услышать темную гудящую тишину – симфонию Смерти.

Ту же самую симфонию он уловил, как только в ванной, расположенной над подвалом, Юджин вонзил ветеринарный скальпель в каждое запястье.

Юджину Солару было семнадцать лет, когда он умер.

– Ты не зайдешь? – спросила Эстер у матери. Они с Розмари остановились возле двери в палату.

– Ты же знаешь, ему нужна только ты.

Девушка кивнула. Она вела бы себя точно так же. В случае болезни, грусти, смерти или и того и другого она хотела бы видеть только Юджина.

Эстер проводила маму взглядом: та шла по коридору в сторону сестринского поста. В последнее время она стала худой как скелет, кожа мягкими складками свисала на скулах.

Юджин лежал на больничной койке, уставившись открытыми, но безжизненными глазами в потолок. Эстер постучала по стене. Выйдя из позы трупа, он посмотрел на нее.

Юджину Солару было семнадцать лет, когда он умер. В те же семнадцать лет бригада скорой помощи против воли Юджина вырвала его из лап Жнеца – дважды.

– Привет, неудачница, – прохрипел он.

Питер успел как раз вовремя. В нужный момент. Вопреки трем сердечным приступам и страху, настолько огромному и ужасному, что на целых шесть лет запер его под землей, их отец, наполовину парализованный, взобрался вверх по ступеням подвала и добрался до ванной комнаты ровно в тот миг, когда требовалось спасти единственного сына. Еще тридцать секунд, сказали в скорой помощи. Еще тридцать секунд, и они не смогли бы вернуть Юджина с того света.

– По всей видимости, это тебе не везет в смерти, – сказала Эстер. – В кои-то веки у тебя что-то не получается.

– Ну уж нет. Ты разве не слышала? Я умер дважды. Так что у меня прекрасно получается умирать. А вот с тем, чтобы остаться мертвым, проблемы, – Юджин снова уставился в потолок. – Да уж, не на такой разговор я рассчитывал. Теперь все решат, будто это был крик о помощи.

– Наши родители вечно оказываются не к месту. Когда они тебе нужны, их нет рядом, но стоит только совершить самоубийство…

– Как они вмешиваются и все портят. Блин, ну что за хрень.

– Папа действительно вышел из подвала?

– Ага. И я не могу объяснить, как. Я вел себя тихо… Старался вести себя тихо. Я не звал на помощь, ничего такого, но… он все равно меня нашел. Из случившегося я запомнил немного – только как он ввалился в комнату и практически рухнул на меня. С таким же успехом это мог быть сон.

– Выходит, все это время было достаточно совершить попытку суицида.

– Теперь, если ты пристратишься к метамфетамину, мы точно снова объединим нашу семью.

Эстер рассмеялась, но ее смех быстро перешел в сдавленные рыдания. Она не понимала, как могла еще плакать, когда внутри уже ничего не осталось. Она села на край кровати и взяла в свои ладони его забинтованную руку.

– Не оставляй меня, – прошептала она. – Не оставляй меня здесь, с ними.

Эстер хотела донести до брата, что он – солнце. Яркое, палящее, ослепительное; без его тепла, без силы его притяжения, ставшей для нее ориентиром, она – ничто. Как жаль, что между ними не существовало телепатической связи близнецов, а потому она не могла вложить в его голову нужные образы и заставить его увидеть. Он для нее – все.

После минутного молчания Юджин, накручивая на пальцы кончики ее волос, сказал:

– Я не могу остаться, Эстер.

Она расплакалась еще сильнее, поскольку понимала значение его слов. Они подразумевали не «Я не могу остаться в больнице» или «Я не могу остаться в этом городе». Юджин говорил, что не может остаться на этой планете; это невозможно, когда столько демонов и призраков таится в темноте, когда столько пугающего и неожиданного поджидает в зеркалах, в затемненных коридорах, среди голых ветвей деревьев по ночам. Для такого создания, как Юджин, не годилась даже целая Вселенная, где слишком много тьмы, слишком много пространства между звездами, слишком много неизведанного в безграничной бездне.