Слава фыркнул. 

— Детский сад. 

— Может, и детский, — огрызнулась Даша. — Я живу за его счет, что ты хочешь? Я не могу хлопнуть дверью и уйти в никуда. 

— Ладно-ладно. — Слава отпустил ее руку и небрежно дернул плечом. — Не психуй. Не поедешь, так не поедешь. 

Даша ничего не ответила. От обиды к глазам подступали слезы, но Слава, ожидаемо, не заметил ни ее участившего дыхания, ни нервно сжавших подол пуховика пальцев. 

Как только машина остановилась за пару домов до ее родной пятиэтажки, Даша быстро отстегнула ремень и, увернувшись от подобия примирительного поцелуя, вышла из салона. Догонять ее Слава не стал. 

Не оглядываясь, Даша открыла дверь подъезда. Взбежав по ступенькам первого этажа, она вдруг остановилась. Глаза снова щипало от слез, но плакать было нельзя — иначе не избежать вопросов от родителей. 

Пару минут Даша потратила на дыхательные упражнения, а затем медленно пошла наверх, не забывая часто-часто моргать. Перед последним лестничным пролетом пятого этажа она вновь неожиданно остановилась, едва не упав на ступеньки. 

Дверь их квартиры была снесена с петель. 

Не задумываясь о своей безопасности, Даша рванула вверх по лестнице. 

— Мама?! — позвала она звонким, срывающимся от страха голосом, едва переступив порог. 

Внутри квартира стояла тишина. Жуткая в своей безжизненности. 

За оглушительной пульсацией крови в голове Даша далеко не сразу расслышала слабый шорох шагов. В коридоре показалась полноватая женщина средних лет с очерченным тенью вечернего полумрака лицом. 

От облегчения Даша шумно выдохнула еще остававшийся в легких воздух. В миг ослабевшие ноги грозили лишить ее опоры. 

— Что случилось? — спросила она, продолжая обеспокоено исследовать замершую напротив нее мать, что до сих пор не проронила ни слова. 

— Обыск… был, — выдавила та медленно, словно до сих пор пребывала в глубоком потрясении из-за случившегося. 

Душевное состояние матери Дашу ничуть не удивило. Известие об обыске в случае их семьи являлось почти что абсурдным: в конце концов никто не ждет проведения следственных мероприятий в доме главы местного ОВД. 

— А где… — Она нервно заозиралась по сторонам в попытке заметить любой намек на присутствие отца в квартире. — Где папа? 

У матери задрожали губы. 

— Увезли, — ответила она шепотом, переходящим в рыдающее завывание. — Забрали на допрос. — Последняя фраза перемежалась  с громкими всхлипами. 

— Ч-что? Как? 

— Не знаю. — Теперь ее мать даже не пыталась скрыть набирающую силу истерику: вздрагивая всем телом, она плакала и скулила, как  замученное живодерами животное, оставшиеся без всех четырех лап, — такой беспомощной она выглядела в Дашиных глазах в эту минуту. 

— Как «не знаешь»? — поразилась она почти возмущенно. — Они же… Не знаю… Сказали что-то, прежде чем уехать? 

— Не знаю, не знаю. — Мать яростно затрясла головой, некрасиво кривя губы: крупные капли слез безостановочно текли по ее щекам. — Я не поняла ничего. Ничего не поняла… 

Даша зажмурилась. Желание накричать на собственную мать, в очередной раз выбравшую поведение ни на что неспособной и слабой женщины, обдало ее изнутри едким гневным потоком. 

— Ну а почему ты не слушала? — все-таки вырвалось у нее, усталое и лишенное эмоций. — Может, папе нужна помощь? Адвокат? Надо позвонить кому-то? 

Предсказуемо, ее мать, отказываясь даже задумываться о прозвучавших вопросах, снова затрясла головой. 

— Не надо, доча, — сказала она подавленно. — Папа сам разберется. Он лучше нас знает. 

— Да как же он разберется, если его задержали? — возразила Даша. — Ты хоть что-нибудь записала? — В интонации ее голоса не было ни капли надежды на положительный ответ. — Куда его увезли, кто? — Мать лишь отрицательно покачала головой. — Понятно. 

Тяжесть неизвестного прежде страха и полной потерянности перед лицом совершенно новой и непонятной проблемы давила на Дашины плечи сильнее с каждой минутой. Глаза и мысли затягивало пеленой удушающего тумана. Сердце неритмично и гулко билось в груди. 

Былая картина мира, казавшегося для Даши упорядоченным и надежным местом, медленно покрывалась трещинами. Успокаивающая иллюзия безопасности рушилась. 

— Понятно, — повторила она глухо, уставившись на носки собственных ботинок: стоило ли разуваться или после обыска вымытый лишь вчера дочиста пол теперь затоптан грязью? 

Под затихающий плач матери Даша, бесцеремонно наступая на задники, сбросила с ног обувь. Ее начинало трясти. 

— Я к себе, — сообщила она ровным тоном и, не оборачиваясь, ушла из коридора. 

За дверью родной комнаты ей как будто стало легче дышать. Мысли, одурманенные паникой, упорядочились. Даша снова могла адекватно рассуждать. 

Слава, подумала она тут же. Вот кто был способен дать ответы на все мучившие ее вопросы. 

Не теряя ни секунды, Даша достала телефон. Когда она уже отчаялась услышать ответ на другом конце трубки, в динамике раздался знакомый, с ленцой, голос: 

— Да, малышка? 

— Слава… — выдохнула она со всхлипом. — Слава… 

— Ну, что такое? 

Спешно, но упорядоченно Даша рассказала все, что сумела выяснить из разговора с матерью. 

— Пожалуйста, — произнесла она умоляюще. — Пожалуйста, спроси отца. Он же областной прокурор, он должен знать. Или сможет узнать. Пожалуйста, — повторила она еще раз, не выдержав Славиного молчания. 

— Малыш, узнаю, конечно, — пообещал он. — Как отец с работы вернется, я спрошу. 

Даша, мгновение назад поверившая в скорое избавление от невыносимой неосведомленности о судьбе отца, замерла. 

— А ты не можешь позвонить ему сейчас? — уточнила она озадаченно. 

— Никак, малыш, — повинился Слава. — Он не любит, когда ему звонят, пока он на службе. 

— Понятно, — произнесла она безэмоционально. — Тогда буду ждать. Пока. — Сбросив звонок, Даша крепко зажмурилась. 

В уголках ее глаз проступали первые слезы. Первые из многих-многих будущих слез. 

Короткий, совершенно бесплодный разговор со Славой не принес Даше ни капли успокоения. Ее нервозность только возросла: помимо беспокойства за судьбу отца, она, как на иголках, ждала обещанного звонка, каждые несколько секунд поднимая к лицу телефон с не успевающим полностью погаснуть дисплеем. 

Сосредоточиться на требующей внимания действительности: плачущей  за стеной матери, пустом проеме на месте входной двери, ужине и домашних заданиях, — не получалось, и на протяжении всего вечера Даша бесцельно металась по квартире и не находила ни моральных, ни физических сил, чтобы остановиться на одном занятии за раз. 

— Давай позвоним дяде Жене? — забыв про недопитый чай, она вышла их кухни и снова заглянула в гостиную, где по-прежнему сидела заплаканная мать. — Дверь надо починить, дома уже холодно, да и… 

— Потерпи, Даша. Отец вернется и поставит дверь на место. 

— А если его сегодня не отпустят? — все-таки задала она вопрос, который боялась произнести вслух весь вечер. — Как мы ночью будем спать? Давай позво… 

— А я говорю, — перебила ее мать уже громче, но спустя мгновение перешла на шепот, в котором вместе с предупреждением угадывалась раздражавшая Дашу годами зашуганность: — Не надо. Не надо пока никому ничего говорить. Подождем отца. 

— Ладно. Как знаешь, — пожав плечами, Даша поплотнее закуталась в толстовку, прежде чем вернуться на кухню. 

Сегодня дом казался ужасно неуютным, небезопасным местом. Остывающий в квартире воздух был далеко не главным неудобством, вызывающим у Даши желание сбежать из родных стен куда-нибудь подальше — желательно с возможностью закрыться на миллион замков и дверей. Куда больше холода ее тревожило чувство полной незащищенности. 

Вздрагивая от каждого шороха, доносящегося с лестничной клетки, Даша невольно гадала, о чем подумали их соседи, когда увидели толпу под дверью уважаемого начальника местного ОВД. С некоей опаской и, наверное, волнением за собственную репутацию она пыталась предположить, о чем те шепчутся сейчас, в застенках собственных квартир; как они посмотрят на нее завтра утром, когда они столкнутся в лифте, что скажут ей и всем тем, кого встретят в течение долго дня.