Коврик, который завязывает шнурки, зеркало, которое отражает твою спину без использования камер, татуировки, эскиз которых можно изменить за секунду, без всего этого простым людям жилось и так хорошо, а с учётом высоких цен мало кто мог позволить себе эти новшества. Да и некоторые из тех, кто мог, потеряли энтузиазм уже через месяц после начала новой эры. Каждое новое изобретение было подобно вспышке. Их популярность длилась не дольше, чем неудачная попытка зажечь огонь зажигалки «Zippo». Но зато как ярко…

– Ах, ладно, – наконец заговорил голос, сменив тон на более спокойный, – я не такой уж и тщеславный, как можно обо мне подумать. Стойте на месте, сейчас поднимется лифт… обычный, стандартный лифт.

Я повиновался, снизу послышался гул, ступеньки передо мной стали медленно расходиться в стороны и уже через пару секунд исподних выполз действительно обычный лифт. Его двери отворились, и я вошёл внутрь.

– Минус седьмой этаж, – произнёс голос, и я нажал нужную кнопку.

Лифт тронулся. Внутри играла приятная классическая музыка, название и композитора которой, честно признаться, я не знал. В её определении мне помогла бегущая строка, где рядом с чередующимися этажами медленно двигалась надпись – «Ludovico Einaudi – Life».

Я с удовольствием слушал её, но меня не покидало чувство, что это не совсем то, что должно играть в лифтах, как будто эта музыка и этот лифт были несовместимы. Как по мне уже давно должны были быть написаны целые альбомы, предназначенные специально для поездки в этой грузоподъёмной машине. Нет, безусловно, есть приятные мелодии, словно рождённые для этой коробки, но лично я не знаю ни одного музыканта, что занимался бы этим намеренно и на постоянной основе. Производители лифтов должны заказывать звуки, которые будут наполнять это уютное помещение. Но почему-то никому до сих пор не пришло это в голову, все заполняют свои лифты тем, что им кажется подходящим, но ещё никто не подошёл к этому делу ответственно, а ведь здесь зарыта золотая жила.

Я медленно спустился на нужный этаж и ровно в тот миг, когда композиция подошла к концу, двери лифта раздвинулись в стороны. Думаю, это было сделано специально. Около входа стояла женщина в фартуке лет пятидесяти, на лице которой только-только начинали прорисовываться морщинки. Она слегка поклонилась мне и молча отошла в сторону, разрешив мне таким образом пройти. Я вышел из лифта и несколько неловко кивнул ей в ответ, она улыбнулась и указала на дверь впереди. Кроме неё была ещё одна дверь чуть левее, все остальные стены бардового оттенка, обитые чем-то бархатным, были полностью пусты. Я сделал несколько шагов, повернул ручку, потянул дверь на себя и зашёл внутрь. Ту женщину я больше никогда не видел.

Глупо было пытаться анализировать голос, говорящий со мной на лестнице, так как изменить его в наше время мог любой школьник. Это мог бы оказаться кто угодно, в независимости от пола и возраста. Я бы не удивился, если бы та мадам и разговаривала со мной на лестнице. Мне лишь оставалось надеяться на честность и доверие заказчика, который, судя по тому, что я слышал, должен быть мужчиной преклонного возраста и, как я уже видел, это действительно был мужчина преклонного возраста.

Он сидел ко мне в профиль на тёмно коричневом кресле, скрестив ноги. Напротив него стоял маленький столик со стеклянной столешницей и деревянным основанием. С противоположной от него стороны стояло точно такое же кресло. На столе располагался кувшин с жидкостью, напоминающей вино, и два пустых бокала.

Помещение было достаточно просторным, вдали был расположен фактурный камин, где медленно тлели несколько красных поленьев. Все стены были точно такого же цвета, как и при входе. Вдоль них где-то стояли цветы на высоких подножках, где-то шкаф с книгами, где-то статуя женщины, пребывающей в шоке от наличия у неё рук. Освещение было тусклым, как от света свечи, но ни одного предмета излучающего свет, кроме камина, я так и не обнаружил. Примерно так в детстве я представлял себе интерьер замка вампира.

Сам же старик имел седые, я бы даже сказал абсолютно белые, усы и козлиную бородку. Выражение его лица было вполне дружелюбным и осмысленным, при этом казалось, что в его голове происходят процессы, величие которых мне сложно понять. Одет он был в коричневый клетчатый костюм и белую рубашку с галстуком цвета морской волны, в грудном кармашке пиджака был свёрнут платок оттенком чуть светлее самого пиджака, на ногах же были лакированные туфли с острым носом, которые казались мне единственным безвкусным предметом в этом помещении. Из чувства вежливости и приличия я оставался на месте, пока он, наконец, не вышел из своего задумчивого забвенья и не произнёс, даже не взглянув на меня:

– Присаживайтесь.

Я расположился напротив него на точно такое же кресло, мягкость которого нивелировала всё, что мне доводилось испытывать своей пятой точкой опоры до настоящего дня. При всём при этом я не утопал в его материале. Надо сказать, что это несколько обескуражило меня, и я на мгновение забыл цель моего визита. Казалось, что вот оно то, что я должен был испытать здесь, теперь можно вставать, благодарить этого старика за приглашение и идти домой. Он же всё это время пристально осматривал меня и только когда убедился в том, что кресло перестало занимать весь мой разум, заговорил:

– Прежде чем мы перейдём к предмету нашей встречи, я имею, по меньшей мере, тысячу вопросов, которые я хочу задать вам перед тем, как раскрыть суть заказа, но постараемся обойтись, допустим, одиннадцатью.

Я слегка улыбнулся.

– Спрашивайте всё, что хотите, за такие деньги я готов отвечать на ваши вопросы всю жизнь.

Он с презрением посмотрел на меня.

– Такая мелочь и вы готовы отдать за неё свою свободу?

– Нет, – признаться, я почувствовал себя униженным, – просто наш мир, каким бы он ни был и какие бы ценности не проповедовал, так или иначе, всегда зиждился на тех или иных благах, которые мы приобретаем с помощью денег.

– Ладно, – удивительно спокойно ответил он, – я согласен с вами, но люди вашей профессии, как мне кажется, знакомы с такими вещами, которые одним своим существованием затмевают все наши блага. Поэтому мне и показалось странным ваше утверждение по поводу этих пресловутых денег.

– Да, так и есть, я понимаю вас, но всё это только там, в их разуме, здесь же миром правят купюры.

– Что ж, – подвёл он итог, – на этом и сойдёмся и перейдём к тому, что мне необходимо узнать лично от вас, прежде чем я предоставлю вам данные вашего задания.

Он сделал паузу, предоставив мне пространство для согласия с его правилами, но я ответил молчанием, что также послужило сигналом задать его первый, точнее, второй вопрос:

– Как, мать твою, вообще всё это работает?

Этот мир живой, я вижу это каждый свой день. Должно быть, странно делать подобные очевидные замечания, но я имею в виду не совсем то, что принято считать живым, когда кто-то произносит эти слова. Жизнь бурлит везде, не только в одушевлённом, но и в пустом, даже мёртвом теле и предмете. Я вижу, как асфальт дышит своими широкими ноздрями, вижу, как резина на колёсах автомобилей изнывает от каторжного труда, вижу, как столбы утомляются от своего вечного поста. Во всём я вижу чувства, они наполняют каждую деталь этого мира, даруя ему полноту своего бытия. Есть что-то за гранью видимого, нечто еле уловимое, что открывается глазам лишь мимолётно, но именно это нечто и объединяет всё вокруг. Но что на счёт меня? Есть ли хоть что-то настоящее во мне? Странно, наверное, не стоит об этом думать.

Кафе работает по режиму и никогда не меняет порядок дня. Также не меняются и посетители. Одни и те же лица в одну и ту же смену в один и тот же час приходят сюда, чтобы заказать одно и то же блюдо, обсудить одни и те же новости и выйти из кафе в то же самое время, что и всегда.

Иногда моим вниманием овладевает и что-то отдалённое. Например, мне нравится наблюдать, как вдалеке подъёмный кран переносит очередную плиту. Мне всегда было интересно, что он строит, иногда я выдвигал свои предположения на этот счёт: родильный дом, школа, университет, бизнес-центр, морг. Но точно определить цель его работы было невозможно, так как независимо от количества перенесённых им плит, пейзаж не менялся ни на дюйм. Я понимаю, что то количество плит, что он уже перенёс, должно было уже давно образовать небоскрёб, пронизывающий наш мир насквозь, но в тоже время меня не смущает этот факт. Парадокс. Может быть, всё это время он передвигает одну и ту же плиту с места на место? Может в этом и заключается его предназначение, высший смысл. Только вот, что он должен понять?