8.1. Размышление о конструировании реальности, когда совмещаются разнородные символы, требует конкретных примеров. Но начнем мы с примера, когда смыслы упорядочены, разведены и соположены рядом, что зачастую воспринимается как гармоничное сосуществование нескольких священных традиций. В июне 1348 г. во время великой чумы в Дамаске Ибн Баттута принял участие в коллективной молитве мусульман, евреев и христиан. «Малик ал-умара', наместник султана Аргушах, приказал глашатаям объявить жителям Дамаска о том, что они должны поститься три дня и не готовить пищу на базарах. Жители города постились три дня, последним из них был четверг. И вот в этот день амиры, знатные люди города, кади, факихи, представители других слоев населения, все без исключения, стали собираться в мечети, пока не заполнили их до отказа. Ночь с четверга на пятницу они провели здесь в молитвах и богослужения. Утром в пятницу, после молитвы, все они пешком, амиры тоже, держа в руках Коран, направились к масджид ал-Акдам. К ним присоединилось все население города — мужчины и женщины, взрослые и дети. Евреи шли, держа в руках Талмуд, христиане — Евангелие. С ними шли их жены и дети, все они шли со слезами на глазах, смиренно моля Господа через Его посланников и книг, ниспосланных им. Собравшись у мечети, они в молитвах и богослужении, провели здесь весь день и только к вечеру возвратились в город на пятничную молитву. Аллах Великий и Всемогущий услышал их молитвы: количество умерших за один день не превысило двух тысяч, тогда как в Каире и в Старом Каире число умерших за день достигало двадцати четырех тысяч» (Ибн Баттута. Путешествие, с. 137–138). Совместная молитва мусульман, евреев и христиан не предполагала утрату ценностной ориентации. Смешения сакральных сфер не произошло. Вот если бы перед лицом мирового зла у христиан отняли бы Евангелие, а у евреев Талмуд и заставили бы их молиться с Кораном в руках, то все участники такого беззакония ощутили бы утрату смысла происходящего.
8.2. В Отделе Востока Эрмитажа хранится бронзовая чаша, украшенная орнаментальными мотивами, в стилистическом и техническом отношении обычными для большой группы памятников «мусульманской бронзы». Однако среди этого декоративного убранства имеется наряду с арабской надписью и надпись, сделанная греческими буквами. В связи с этим А. В. Банк задает вопрос: можно ли говорить о существовании христианского и мусульманского искусства в качестве совершенно изолированных явлений? Декоративные элементы бронзового предмета характерны для сиро-египетской группы XIII–XIV вв. Являлась ли чаша собственностью египетского епископа или была предназначена для человека из византийской среды? В поисках ответа на этот вопрос, А. В. Банк обратилась к книге византийского историка Георгия Пахимера, который описывает случай, имевший место в 1279 г. в Константинополе в царствование Михаила Палеолога: «Приходилось в церкви торжественно справлять праздник (Введение во храм, 21 ноября) в тот самый день, когда император пришел к соглашению через посредство Иосифа с церковью. И были принесены туда, по обычаю, для благословения чаши со зрелой пшеницей и с плодами; а из них лучшее… отбиралось для императора. Таких медных чаш было принесено с разных сторон множество, и среди них была одна, которая красотой превосходила другие и была достойна того, чтобы быть преподнесенной царю. Была же эта чаша украшена египетскими письменами; ибо существовала, как говорят, у египтян привычка вместо каких-либо украшений, делать надписи и на одеждах, и на окнах, и на всяческих сосудах. Случилось же, что та надпись воздавала хвалу имени проклятого Мухамета, или, как говорят иначе, Моамефа. Написанное кругом чаши, оно не осталось незамеченным обвинителями» (Georgii Pachimeris de Michaele Palaeologo. VII, 12). Далее говорится о том, что получив донесение, император захотел убедиться в его правильности и послал своего служителя при опочивальне, Василия Василика, который знает письмо агарян; тот, прочитав надпись, удостоверил, что донесение соответствует истине; тогда император отверг чашу. Эрмитажная чаша не содержит в надписи имени Пророка, и считается подарком византийскому послу[327].
Для нас случай, описанный Георгием Пахимером, интересен тем, что нашлись ревнители за веру, благодаря которым красивая чаша была изъята из обихода византийского императора. С их точки зрения предмет с хвалой Пророку не мог находиться в руках христианского правителя. Ибо такое сочетание влекло бы утрату смысловой и ценностной ориентации.
8.3. В Иране в 693 г.х./1294 г. при ильхане Кейхату (1291–1295) были выпущены бумажные деньги. Как выглядели эти деньги, совмещавшие юаньские (китайские) государственные девизы{103} и мусульманское «свидетельство» (шахада), и чем закончилось нововведение, узнаем из позднего источника, «Шараф-наме». Для уяснения причин провала акции важен исторический контекст, подробности, выявляющие структуры повседневности, рутинные механизмы, благодаря которым бумажные деньги так и не вошли в обиход иранцев. Монголы попытались ввести бумажные деньги в Персии по той же схеме, что и в Китае[328]. Деньги были отпечатаны и вышел указ ильхана казнить каждого торговца, который откажется их принимать. Сходные силовые методы применялись и в Китае; у нас нет оснований не доверять Марко Поло, когда он сообщает следующее: «По приказу великого хана распространяют их по всем областям, царствам, землям, всюду, где он властвует, и никто не смеет, под страхом смерти, их не принимать» (Марко Поло, с. 119). В Персии проект провалился[329]. Рассказ Рашид-ад-дина о перипетиях этого дела показывает то, о чем умолчал Марко Поло, а именно, какое сопротивление должна была преодолеть власть в финансовой войне с населением. Монгольская иерархическая структура власти столкнулась с хаосом горизонтальных отношений и проиграла. Поскольку Рашид-ад-дин считал введение бумажных денег ошибкой, то со скрытым удовольствием пересказывает шутку грабителей, предлагающих отдавать им вещи за бумажные деньги (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 135–136).
Шараф-хан Бидлиси сведения о попытке монгольской администрации заставить иранцев отказаться от золотой и серебряной монеты заимствовал у историка Вассафа. Они интересны подробным описанием бумажной купюры (считается, что до наших дней не сохранилось ни одного образца).
«В этом году благодаря расходам Кайхату-хана на подарки знатным и именитым и широкой благотворительности и расточительству Садр-и Джихана{104} в казне не осталось ни одного дирхема и динара, а Кайхату по-прежнему не сдерживал себя в [своих] чрезмерных тратах. Садр-и Джихан оказался не в силах [оплатить] необходимые расходы, каждого спрашивал, какой из этого положения выход, и рисовал в своем воображении всевозможные картины. Тогда 'Изз-ад-дин Музаффар б. Мухаммад б. 'Амид, жестокий сборщик податей, заявил Садр-и Джихану: "Сейчас выход в том, чтобы вместо золота и серебра пустить в обращение бумажные деньги, как это принято в Китайском государстве и державе каана. Впредь пусть купля-продажа ведется на те бумажные деньги, пока все серебро и золото не перейдет в государеву казну. Государь получит огромные богатства, и никто не пострадает". Поскольку к тому времени у Садр-и Джихана накопилось более 500 туманов неоправданного долга и каждую минуту предстояли новые расходы, ему пришлись по нраву слова 'Изз-ад-дина Музаффара, и он выслушал [его] с одобрением. Сговорившись с Пуладом Чангсангом{105}, посланцем каана, он довел этот нелепый замысел до сведения Кайхату-хана. Государь приказал впредь в богом хранимых владениях на золото и серебро не торговать и торговых сделок не совершать и наложил запрет на шитые золотом ткани для одежды, кроме государева двора, дабы золотых дел мастера, заготовители золотой нити и все вышивальщики золотом своим ремеслом не занимались. В каждом его городе из городов Азербайджана, Ирака Арабского и Персидского, Фарса, Хузистана, Диарбекира, Арабистана, Хорасана и Рума построили чаохане{106}. Это дело поручили мастеровым. В каждом городе на строительство чаохане была израсходована значительная сумма. Эти бумажные деньги представляли собой удлиненный четырехугольный лист бумаги, на котором было написано несколько слов по-китайски. На обеих сторонах было начертано сладостное изречение: "Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад пророк его" и слово "Иринчин-дорджи"{107} — так именовал государя китайский хакан. В центре бумаги был начертан круг и указана ее стоимость — от половины дирхема до десяти, и еще на той же бумаге было начертано несколько строк такого содержания: "В 693 году государь мира ввел в употребление эти благословенные бумажные деньги, а кто займется подделкой, будет казнен с женой, детьми и своими родственниками". Люди, когда об этом стало известно, погрузились в море раздумий и смущения. Некоторые поэты, желая снискать расположение государя и Садр-и Джихана, сложили стихи по этому поводу. Так известно одно двустишие:
