Как-то проснулись, глаза протерли — а черты нет! Как корова языком! Асфальт ковыряли, царапали — нету! Кто стер? С чьего разрешения?

Один парень сдуру заорал: «Товарищи, айда, пока снова не выступила!» Его за руку: «Какая айда? Нам доверяют! Стерли границы, преграды, потому что это унизительно! Никаких запретов сверху. Каждый должен сказать себе сам «нельзя!».

Мужичок в кепочке заорал:

— Ну вас к черту! У жены на балконе вторую неделю мужик в трусах курит! Не дай бог дом подожжет!

И, перекрестившись, рванул за черту.

За ним двинулись остальные.

Петр Сергеевич Голицын с шестого этажа ремонт в квартире затеял. Старые обои с песнями рвал, и вдруг — мать честная! — дыра в стене обнаружилась. Петр Сергеевич давай руками грести, облизываясь, в надежде, что клад подложили. Нагреб сажи полную комнату, на том драгоценности кончились.

Ух, он ругался! Строителей, что вместо кирпича сажу кладут, крепко клял. Мало того что стенка дырявая, так еще в дыре ничего путного нет!

Потом соседка Ильинична прояснила, дыра-то чуть ли не царского происхождения! Когда-то весь дом принадлежал князю Михайлову. В залах были камины. А потом князей постреляли для справедливости, камины поразбивали для порядка, залы перегородили для уютности, паровое провели, чтобы жилось лучше. Это раньше господа с трубочкой ноги к камину протягивали, догов гладили от безделья, а трудящемуся зачем? Камины — дурная привычка английских лордов Байронов.

Голицын, жилец проверенный, без темного прошлого, не имел в роду ни лордов, ни Байронов, но почему-то со страшной силой захотелось протянуть ноги к живому огню.

Он начал подготовку к вечерам у камина. Приобрел томик Байрона. Оказалось, это стихи, да еще на английском, то есть в подлиннике, черт бы его побрал! Но картинки указывали на то, что разговор у Байрона шел о любви, морях, шпагах.

Породистого дога Голицын, конечно, не потянул, да и где ему прокормить эту лошадь, которая в рот не возьмет того, чем кормился он сам. Судьба свела в подворотне с собачкой. Это был кто угодно, только не дог. «Но ведь и я не лорд Байрон!» — вздохнул Петр Сергеевич и пригласил песика в дом. На свету разглядел. Безусловно, это было собакой, хотя вместо шерсти колола щетина, хвостик свернулся поросячьим кольцом. Но глазки живые, а в них — преданность до конца дней. В честь Джорджа Байрона он назвал псинку Жоржик.

Трубка и табачок обошлись не так дорого. Осталось одно — сам камин.

Попробуйте сегодня найти печника! Они вымерли за ненадобностью. Знакомые с трудом раскопали одного старика. Тот представился, клацая челюстями:

— Потомственный печник Муравьев-Апостол! Сто лет печи клал, вплоть до крематориев, и одни благодарности вместо денег!

Он долго ковырялся в дыре, нюхал, дул и, пожевав сажу, сказал:

— Королевская тяга! Достаньте огнеупорный кирпич. Триста штук с головой хватит. Я вам за двести долларов сложу не камин — доменную печь!

— Мне бы хотелось камин, — сказал Петр Сергеевич.

— Тогда двести пятьдесят, — подытожил печник.

Голицын договорился с ханыгой у магазина насчет кирпича.

В половине шестого, когда все шли с работы, самосвал на ходу опрокинул кирпич. Петр Сергеевич крикнул:

— Договорились поднять!

Шофер газанул:

— Извиняюсь, облава! — машина умчалась.

Пришлось Голицыну на шестой этаж без лифта кирпичины волочь на себе. Сначала брал он по шесть, потом по пять, четыре, три, две и последние еле волок по одной, отдыхая на каждой площадке.

Пенсионеры на лавочке, само собой, клювами туда-сюда водят, перемножая в уме число кирпичей на количество ходок.

— Двести пятьдесят штук! — озабоченно сказал хроменький с палочкой. — Решил дачу отгрохать!

— Какую дачу, если тащит на шестой этаж! — возразил кривенький с сопелькой. — Бункер замыслил на случай конца света!

— Оставьте конец света в покое! Подумайте мозгом! Потолков-то у нас не видать, метра четыре! Вот умные и стелят втихаря второй потолок, две квартиры в одной получается, а платят как за одну!

— Аморальность кругом! — вставила Анна Павловна, бывший бухгалтер. — Мутейкин из двадцать второй антресоли офицеру сдает, а тот на антресоли баб водит!

В три часа ночи Петр Сергеевич сидел на полу в кирпичах, шаря по телу рукой в поисках сердца. Верный Жорж слизывал пот со лба, содрогаясь всем тельцем от невысказанной любви.

…Через неделю потомственный печник Муравьев-Апостол закончил кладку, еще раз прихвастнув, что будет не камин, а доменная печь.

— Облицовщика для красоты восприятия подошлю. Ожидайте! — сказал печник. — Человек с кладбища, там у них все: гранит, мрамор, гробы. Держитесь его. Свой человек на кладбище не помешает.

Весь дом жил тем, что Голицын у себя с кирпичом замышляет.

— Может, бассейн?

— Бассейн с сауной! — огрызался Голицын.

— Будем ходить! Раз в нашем доме, можем мыться у него с чистой совестью! — решили соседи.

В среду Петр Сергеевич в ожидании облицовщика сидел дома, мучаясь Байроном. Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пыхтело. Потом, дико матерясь, вывалился сосед Черемыкин. Его карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.

— Это сорок шестая квартира? — спросил он, сплевывая сажу.

— Сорок девятая, — ответил Голицын, удерживая Жоржика, который отчаянно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.

— Извините, ошибся, — сказал Черемыкин, направляясь к дверям. — А где ваша сауна? — как бы невзначай спросил он.

— Разобрал!

— Уж не камин ли затеяли? По пожарным нормам нельзя!

— Это бутафорский. Одна видимость!

— Если видимость, имеете право!

Черемыкин ушел, оставив на полу следы сажи.

И вот явился наконец облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник кладбища. Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни.

— Папаша, склеп задумали на века или на каждый день подешевле? — весело спросил гробовщик.

— Мне бы каминчик облицевать для красоты восприятия!

— Домашний крематорий! — хохотнул мастер. — Сделаем! И не таких хоронили! Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три сотни долларов — по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!

Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде. Единственное, что смущало, — приблизившись, можно было разобрать на мраморе, хоть и выскобленное, «Голицын. 1836-19…».

— Как вам плиточка?

— Симпатично. Но вот надпись… Все-таки это камин, — неуверенно сказал Петр Сергеевич. — К тому фамилия моя тоже Голицын.

— Во совпало! — обрадовался гробовщик. — А может, вы из князей Голицыных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произошел. Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь телефон, надумаете умирать, я к вашим услугам! Плита на могилку, считайте, у вас уже есть!

И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком от соседей пронес семь полешек. Дождавшись ночи, когда дым из трубы никто не увидит, Голицын сел на стул, раскурил трубочку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь, прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами.

Голицын уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он. Синим пламенем горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у камина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось, Жорж у камина почувствовал себя догом.

Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и начал читать. Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски! Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия, где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое забыл. Вот и вышло — человеку для счастья нужен камин.

Голицын кайфовал минут двадцать. Дым, заблудившись в развалинах дымохода, вылез на лестницу, облаком начал спускаться вниз.