— Я справлюсь, — прошептала вслух. — Мне нужно только нанести мазь.

Отставив баночку, потянулась к рубашке, чтобы раздеть принца. Первая пуговица была сломана, с клочком ткани вырвана, вторая расстегнута. Пальцы лишь притронулись к следующей, алые ленты стигмы вырвались из груди Синара и любовно оплели мои руки, обжигая мелкой приятной вибрацией.

— Нет, так не пойдет, — прошептала я, одернувшись. Метка тут же затихла и спряталась под плотной черной тканью. — А если закрыть глаза и сделать это быстро?

Я попробовала на ощупь, но на третьей пуговке задышала чаще, отчаянно желая провести ладонями по сильным плечам. Лозы стигмы прикасались, щекотали, звали…

Он избалованный наследник! Он красивый мужчина, не отрицаю, но я не должна так плыть. Я его совсем не знаю! Это неправильно.

Встала и, сдирая магические ленты со своих рук, отвернулась к окну. Парная магия помогла спасти принца на улице, но ее не хватило, чтобы очистить от яда. Нужно спешить, а я не могу с собой справиться, все тело покрылось мурашами, что бегают от лопаток до ягодиц, а затем поднимаются вверх, сковывая горло и плечи, щекоча низ живота, стягивая поясницу тягучим желанием. Будто мне в напиток подлили капли возбуждения.

В мертвой пустоши холодный сезон отличался от энтарского. С неба сыпали снежинки, что тут же гасли на черном песке. Лиловый горизонт на мрачном фоне выглядел яркой лентой в темных волосах девчонки.

Я раскрыла раму и жадно втянула холодный воздух. Легче не стало, но получилось немного отстраниться от внутренней жажды.

Вернувшись к постели принца, быстро расстегнула всю планку и распахнула полы. Боги! Грудь исполосована так, что чистой кожи не найти. Синар сильно задрожал, его пальцы сжались в кулаки, а изо рта вырвался страшный хрип.

Нужно спешить и обмазать все тело.

Сначала обработала руки, каждый палец, шалея от их крепости, вспоминая, какими они могут быть настойчивыми и… нежными.

Глубоко вдохнув, все-таки вернулась к одежде.

Злясь на себя, дернула ремень брюк, справилась с пуговицами и потянула все вниз. Синара нужно приподнять, иначе не снять, он слишком тяжелый. Пробовала и так, и эдак, но не смогла вытащить ткань из-под ягодиц. Пришлось забраться на принца, упереться коленями в кровать по обе стороны от бедер жениха и стаскивать понемногу. Взгляд уперся в подтянутый пресс, дорожку волос, уходящую под пояс и хлопковое белье. Я судорожно сглотнула и дернула все сразу.

Задержав дыхание, провела пальцами по косым мышцам. Синар застонал, его кожа покрылась испариной и мелкими пупырышками. Захотелось разгладить, согреть ладонями. Он не был возбужден, но даже так выглядел большим. Пряный запах защекотал нос. Я наклонилась и, прикрыв глаза, втянула его. Жадно. Безумно. Затряслась от невыносимого желания трогать его и изучать.

— Он умирает, а я тут… как куртизанка! Это все злые боги!

Наверное, Синар чувствовал мою ярость, потому что от каждого прикосновения подрагивал и скрипел зубами. Когда я спустилась по груди к паху, чуть не вскрикнула. Потому что теперь он был не просто возбужден, а очень возбужден. Это завораживало. Взгляд приковало к перевитому венами органу, пальцы ласково обвели по головке. Мазь сверкала, излечивая, убивая яд, возвращая принцу силы и власть надо мной.

Синар выгнулся, стоило тронуть уздечку, провести кончиком пальца вниз. Я сама задержала дыхание.

— Это просто лечение, — уговаривала себя, продолжая наносить мазь. Да только воздух в груди заканчивался, а пальцы невольно сомкнулись вокруг напряженного ствола. Провести вниз, раскрывая.

Синарьен вдруг захрипел, затрясся, и на руки плеснуло горячей влагой.

— Любава… — зашелестели его губы.

Я спрыгнула с кровати, словно в меня тьма вселилась. Подняла ладони вверх, отказываясь верить в происходящее. Он не может влиять на меня вот так бесстыдно! Это нечестно.

Когда принц открыл глаза, я в страхе попятилась к двери. Белки его глаз очистились от крови, но взгляд, голодный и пристальный, вызывал в моем теле протест. Я едва не упала от пробежавшей горячей волны от макушки до пят, будто Синар не смотрел, а трогал, облизывал, сминал.

Ринулась к ручке, но открыть ее не успела.

Синар

— Яшка! Ну хватит! — я в который раз оттолкнул голову лохматого и вернулся к работе — нужно перенастроить панель запуска. В сотый раз. Но азохус не унимался, пыхтел, пихался, покусывал штанину и, сбив меня с ног большой башкой, завалил в сугроб.

Мы кубарем покатились по заснеженной площади, обнимаясь и играясь, пока я не придушил питомца и не накормил его ледышками. Он заскулил, вырываясь, но тщетно, я ловко перекрутил его лапы, стянув одной рукой, и вмял в холодную перину крупную тушу, придавив шею животного локтем.

Бросив взгляд вверх, на комнату невесты, всего на секунду замер, ноздри привычно расширились, будто пытались услышать тонкий запах ее кожи. Знакомая штора качнулась, вызвав легкую улыбку на моих губах. Следит. Как всегда. Я чувствовал звездный взгляд, словно Любава не глазами, а руками прикасалась. Каждый день. Каждую минуту.

Она упрямая, даже в чем-то упрямей меня.

Яшка завыл под моей тяжестью, и я сжалился — отпустил беднягу.

Звереныш вырвался из-под меня, как черная вьюга, но с новым рвением набросился и вжал мои плечи в хрустящий наст. Мощный, настоящий Буран, а не Яшка! И, конечно же, этот пакостник зализал мое лицо.

— Фу! — я пытался его скинуть, но негодник не слушался, снова лез и ластился. — Ну хватит, зверюга, ты меня ненароком слопаешь.

Яшка только активней прилизал мои щеки, дернув неприятно едва зажившую рану.

Теперь уже я взмолился.

— Дам мяса, только не ешь меня! — Смех летел вверх, исчезая в снежной кутерьме.

Непогода несколько дней не прекращалась, но я продолжал работать, потому что хотел вернуться домой. Да только Любава наотрез отказалась от перелета назад, а обещание не приближаться не давало мне ни единого шанса изменить её решение. Сам же виноват.

Я украдкой посмотрел на окно на втором этаже. Штора дернулась вновь, скрывая бледное лицо невесты.

Это будто игра, правила которой мне неизвестны. Я желал, но не мог взять. Я раскаялся, но не мог попросить прощения.

И не принц, и пара так себе, и толком не жених…

Даже красоты лишился, теперь уродство ни одна магия не зачистит. Неделя ведь закончилась. Если плоть срослась сама, даже сильная магия не может убрать грубые следы.

Кто я теперь?

Что-то нелепое и несуразное, ненужное в чужом мире.

Откинувшись на спину, прямо в снежную подушку, устало раскинул руки. Плечи уже не первый день сковывает льдом, но я гоню мысли о болезни, уверяя себя, что виновато внезапное похолодание на Ялмезе.

Лимия за ужином заикнулась, что в пустоши впервые за десять лет выпало столько осадков, будто что-то в мире изменилось. Она часто смотрела в небо и улыбалась. Впервые светло улыбалась с того времени, как мы с Любавой сюда попали.

Снежинки все танцевали и танцевали, укрывая черные земли белым…

И я хотел бы сейчас лежать вот так, свободно и непринужденно с Любавой. Наслаждаться потрескиванием камина, пить какао с плюшкой, что приготовит Азарка, и слушать музыку, что выльется из-под пальцев худенькой Мариссы. Я мечтал обнимать невесту за тонкую талию, вести в танце, целовать пухлые губы, слизывать с ресниц капельки соленой влаги. Любава часто плакала, замечал это, когда мы собирались в столовой, и невеста прятала ото всех взгляд. Я хотел бы утешить ее, унять любую боль, но пообещал не трогать. Дал слово ин-тэ, пока сама не захочет, не приближаться, и не мог теперь отступить.

Эти вечера, когда мы рядом, но не вместе, стали настоящим испытанием. Никогда еще не чувствовал себя настолько беспомощным и бесполезным.

В замке готовились к Новому году, что-то схожее с нашим Новогодьем, перевал между проходящим оборотом и следующим. Я же мечтал, что наше с Любавой путешествие закончится благополучно. Тоска грызла, будто ничего уже не изменить. Будто я давно занес ногу над тьмой, и обратного пути нет.