– Сгиба не дожил… – снова вздохнула женщина, заметив взгляд Йоки. – Одного месяца не дожил…

– Мама, не надо. – Старший сын взял ее под руку и усадил за стол. А потом повернулся к Змаю. – Отец умер, как должно. Мы с братом готовы умереть так же. Если хватит сил…

– Типун тебе на язык, – проворчала женщина. – Сиди тихо и помалкивай! Умереть он готов!

– Я думаю, умирать пока рановато, – тихо ответил Змай и сел.

– Я ни о чем не спрашиваю, – женщина взглянула на Змая, – но все же…

– Мы пришли по делу. Этот парень ищет свою настоящую мать. Он подозревает, что она была мрачуньей и умерла или с его рождением, или сразу после него. Мы ездим по окрестностям Славлены и расспрашиваем тех, кто может помнить об этом.

– Когда родился мальчик? – с готовностью спросила женщина.

– Тринадцатого апреля четыреста тринадцатого года, – ответил Змай.

За столом вдруг установилась странная тишина. И если до этого на Йоку почти не обращали внимания, то теперь и мрачунья, и ее сыновья уставились на него пристально до неприличия.

– Тринадцатого… – наконец задумчиво сказал женщина и кашлянула. Йоке показалось, что ей стоило определенных усилий взять себя в руки и задуматься. – Мне было тридцать три. Я хорошо помню этот год. Мы тогда надеялись… Мы думали, объявится Вечный Бродяга. В Храсте никто родами в то время не умирал. Из наших, конечно. Забирали многих. Чудотворы тоже ждали Вечного Бродягу. Но беременных… Нет, здесь такого не было. Может быть, где-то в другом месте? Только сумасшедшие мрачуны живут в Храсте. Здесь всех подозревают в мрачении.

– Жаль, – ответил Змай. – Мы надеялись именно на Храст.

– Но… Может быть… – Женщина замялась. – Вы не допускаете мысли, что она могла умереть… раньше?

– Допускаем, – кивнул Змай, – если это не сказки.

– Как это, Змай? Как она могла умереть раньше? – не выдержал Йока.

– Это не сказки, это слухи. – Женщина не обратила внимания на восклицание Йоки. – Но очень достоверные слухи. Многие мрачуны говорили об этом. Но это случилось не у нас, и говорить об этом со мной бессмысленно. Я не хочу пересказывать слухов, в них могли многое переврать. А мальчик будет переживать.

Она вдруг посмотрела на Йоку ласково. Как-то по-особенному.

– Давайте так, – подвел итог Змай. – Вы расспросите своих, а мы приедем через неделю-другую.

– И я могу… рассказать о вас? – с надеждой спросила женщина, и лицо ее осветилось.

– Да. Можете. Но только своим.

– Змай, кто такой Вечный Бродяга? – спросил Йока, когда они двинулись обратно на станцию. Он был озадачен и задумчив.

– Так мрачуны называют Врага.

– Почему?

– Потому что он сын росомахи. Вечный Бродяга – прозвище росомахи.

– Послушай, ты что, всерьез допускаешь, что Врага могла родить росомаха?

– Всякое бывает в этой жизни. – Змай тоже был задумчив и время от времени вздыхал.

– Но почему мы тогда ищем женщину?

– Не искать же нам росомаху.

– Я не хотел тебя спрашивать, но все же: почему и мрачуны, и чудотворы принимают тебя за своего?

– Я уже говорил: я бог. Они это чуют. – Змай улыбнулся.

Йока проглотил эту явную отговорку: пусть не говорит. Но, похоже, его операция была подготовлена тщательней, чем Йока мог предположить.

– А откуда ты знаешь, когда я родился?

– Ты? Понятия не имею, когда ты родился. Тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года – это четыре четверки. Четверка – число мрачунов. И считается, что появление Врага будет связано с четырьмя четверками. А ты родился тринадцатого апреля?

– Ну да.

– В Обитаемом мире в этот день родилось примерно пять тысяч мальчиков. Из них в Славлене и окрестностях – примерно двести пятьдесят. Я думаю, все они на заметке у чудотворов. Но я уверен: дата рождения Ве… Врага им неизвестна. Мрачуны не такие дураки, чтобы записать эту дату в метрике. Написали – четырнадцатое апреля, и все, никаких заметок у чудотворов. Как ты считаешь?

– Наверное.

– Поэтому я бы каждого мальчика с датой рождения тринадцатого апреля исключил из списка подозреваемых.

Собрание «лучших людей университета» возглавлял не ректор, как думал Зимич, а молодой и энергичный профессор философии. И студентов среди лучших людей было не меньше, чем профессоров.

Логик довольно точно изложил собранию то, о чем ему рассказал Зимич, не раскрывая его имени. И даже выдвинул несколько гипотез о чудотворах и их присутствии в Млчане. Об их интересах тоже. Впрочем, гипотезы эти посчитали чересчур невероятными, если не сказать – сказочными. Даже признать существование другого мира согласились не все.

Всем известно, что колдуны – люди немного сумасшедшие. Им подвластны стихии, но сами они не осознают природы этой власти, они лишь пользуются ею, поэтому опираться на их мнение людям науки не пристало. Мало ли что им грезится? Иные миры, добрые и злые духи…

Однако смертоносные лучи, которыми злые духи преграждают им путь в иные миры, слишком похожи на солнечные камни, горящие в храмах. И в самом деле, почему бы не допустить, что чудотворы и есть те самые злые духи? Это объясняет страх храмовников перед разоблачением и их желание уничтожить колдунов.

Утром, перед тем как идти на это собрание, Зимич заглянул-таки в храм – посмотреть и на солнечные камни, и на лики чудотворов, и на стенную роспись. И первым, на что упал его взгляд, был портрет Айды Очена – магистра славленской школы экстатических практик, систематизатора ортодоксального мистицизма, основателя доктрины интуитивизма и концепции созерцания идей. Однако на портрете (лике!) он был окружен ореолом волшебного света, не имеющего к науке никакого отношения. Кстати, рисовал портрет весьма даровитый художник. А вот роспись стен делалась совсем в другой манере, впрочем, не менее талантливо. Зимич брезгливо отвернулся от натуралистично-отвратительного изображения Кромешной и долго разглядывал солнечный мир Добра: художникам удалось создать соблазнительную картину, примерно так и выглядела солнечная полянка возле пещеры людоеда.

В храме было много людей и всего два Надзирающих. Люди – в основном женщины – на коленях стояли перед ликами чудотворов, неотрывно глядя на портреты, и что-то шептали одними губами. Не иначе просили, чтобы конец света не наступил… И хотелось подбежать, поднять их на ноги, крикнуть, что конец света выдумали нарочно, не надо унижаться, не надо просить! Это гнусно, гнусно – так издеваться над людьми! Гнусно заставлять женщин ползать по полу, гнусно обманывать простаков, верящих в добрые сказки! Даже если они сами хотят в них верить…

Зачем это магистрам, систематизаторам, основателям доктрин и концепций? И если у основания переворота стоят люди науки, а не тщеславные правители и не драчливые военачальники, то что это за переворот? Философ-отшельник вряд ли нуждается в столь унизительном для людей поклонении… Впрочем, Зимич судил о потребностях отшельника по себе.

Один из Надзирающих сподобился повернуться к толпе лицом и сделать два шага ей навстречу. И люди поползли к нему! На коленях! С благоговением в глазах! Надзирающий гладил их по головам – словно любимых собак – и протягивал руку для поцелуев. И они ее целовали: так в своре псов каждый норовит лизнуть хозяина. На его лице застыла маска снисхождения и любви, и только в самой глубине глаз нехорошим огоньком светилось самодовольство.

Зимич почувствовал, каким глубоким и неровным стало вдруг дыхание. И если пьяному Светаю хотелось дать в зубы, то Надзирающего стоило убить. Убить, потому что не место на земле человеку, который тешит свое тщеславие такой ценой… Пусть сам отправляется в свой солнечный мир Добра!

«Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя»…

Ненависть – вот что превращает человека в змея. И было бы здорово стать змеем прямо здесь, в храме, на глазах людей: никто не усомнится, что это само Зло явилось в мир воевать с Добром. И толпа еще истовей станет ползать на коленях, еще убедительней просить спасения от Зла… Змей – символ конца света, вот для чего он нужен чудотвору по имени Айда Очен: ручной змей, вовремя появляющийся и по команде исчезающий. Грандиозное представление, после которого и у скептиков не останется никаких сомнений.