– Чего, сударь, изволите, – начал он первым, шагая Илье навстречу, – а? Ваше высокоблагородие? – судя по всему крестьянка успела шепнуть ему, что за человек потревожил их в утренний час.

Илья отвечать не спешил. Он рассматривал укрывшийся в зарослях кукушкиного цвета наскоро сколоченный спуск к воде. Тут было всего несколько досок на бревне, а рядом, нечто вроде скамеечки. Оказывается, эта часть берега давно обжита. Богомолов ухмыльнулся. Обычно Низовские ребята не ходили с девчонками к реке, а после гуляний миловались у старой ветряной мельницы, стоявшей на невысоком холме в трех верстах от раскинувшегося пшеничного поля.

– Изволю искать убийцу старшего сына Маклаковых. – Без церемоний ответил Богомолов, – Слышали иль видели чего? Давно тут сидите? – Обратился он к девушке.

– Кого убийцу? – Выдохнул парень. Его красивое лицо переменилось из надменного в озадаченное. Девушка при этом налилась краской, опустила глаза и оправила запачкавшийся землей сарафан. От Ильи не укрылось, что новость крестьянку не удивила.

– Феди Маклакова. Знаешь такого? – Он встал между мужчиной и крестьянкой. – Как звать тебя?

– Зина.

– А чьих ты, Зина?

– Городецких.

– А! Отец-барский извозчик?

– Да.

Поняв, в какой переплет попала, Зина опустила глаза, прижала подбородок к груди и отвечала тихо. Мужчина смотрел на обоих нетерпеливо, видно было, как в нем росло желание поскорей убраться от реки.

– А вы?

– Григорий Тепляков, прибыл на лето и проживаю в усадьбе Киреевых. Кого говорите убили? Где? Здесь?

Илья прищурился и показал в сторону места, где нашли Федю.

– Крестьянского сына. Смотрите: и полверсты нет. Я вас слышал хорошо, должно быть, вы тоже что-то слышали.

– Я? Ничего, Ваше Высокоблагородие! – Поспешно и обезоруживающе поднял руки Тепляков. – Мы сейчас же покинем это место, чтобы не мешать служить вам нашему Отечеству, а вы сделайте милость… – Он наморщил лоб. – Не рассказывайте никому, что видели нас.

Илья хотел было возразить, но блестящие пуговицы на новеньком армяке Теплякова, холеная кожа и начищенные слугой сапоги остановили его. Стало быть, господа в летних домах уже принимают гостей, ездят на приемы в город, а значит, начальство уже к завтрашнему утру будет бить кулаком по дубовому столу и орать, прояви он сейчас неучтивость.

– Зина, а ты знала Федю Маклакова?

– Знала, батюшка.

– Зачем он сюда ходил, скажешь?

– Нет. Знать не знаю, вот тебе крест!

– Была у него может любовь? Сватался к кому?

– Сватался, было дело. К Таньке, сестре моей.

– И?

– Отказала она ему. Влюблена наша Танька в фабричного одного.

– Тю! И отец позволил?

– «То добро и свято, еже бы оба из воли и из любви сошлися», – она глянула на переминающегося с ноги на ногу Теплякова, – Так папенька и сказал ему. Папенька у нас добрый.

– И, видно, слепой, – не сдержался Илья.

«Эк я б тебя! – злился он на себя и грозил кулаком в удаляющиеся спины – А наши-то, хороши! Хороши, девки! У! Все как одна: лишь бы из деревни сбежать. Лишь бы к лёгкой жизни пристроиться. Ума нет. Пустят козла в огород, а потом бегают вон, за кукушкиным цветом, да маменькам плачутся. Тьфу!». Илья ругался, утирая пот со лба, и вспоминал, как Глафира, невеста, вот так же по его возвращении со службы стояла, потупив бесстыжие глаза и прикрывая руками огромный живот.

Солнце стояло высоко и пекло нещадно. Во дворе дома бабы Нины не было ни души, только в тени плетня спала разморенная серая кошка. Илья крикнул хозяев, потоптался на месте и напугав кур, проверил амбар и хлев: никакой скотины в хозяйстве Ковалевых, видно, больше не водилось. Ступая как можно громче, он снова обошел двор, постучал, заглядывая, в окна.

– Ищите кого? – раздалось за спиной.

Богомолов обернулся. У плетня стоял босой мальчишка лет семи с тростинкой во рту.

– Хозяев ищу, Ковалевых. Не видал?

– Варю видал. Она на поле обед бабе Нине понесла. Ты иди скорей по энтой дороге, – мальчик показал на колею, ведущую к полю, – точно встретишь.

Пацаненок скрылся из виду, и Богомолов во весь дух припустил за девушкой – одна маленькая фигурка и правда медленно шла вдоль дороги с поклажей в руках. Она выросла перед ним в тот момент, когда Илья обогнул небольшой пригорок. На бегу он столкнулся с худенькой спиной девушки, резко остановился и от неожиданности схватил её за плечи. Девушка сжалась и выпустила прикрытый бурак, расплескав по траве, земле и переднику парное молоко. Илья одернул руки. Варя обернулась, закрывая рот ладошкой, а потом стряхнула с пальцев капли и сердито шлепнула ладонью прямо в вздымающуюся грудь не успевшего отдышаться Богомолова.

– Ты что?! Это наше последнее молоко!

На ней был привычный для Низовки наряд: белая холщовая рубаха с рукавами широкими от плеча и перехваченными у запястья расшитыми манжетами – брыжалью, простой сарафан, белый передник из пестряди, тоже расшитый по подолу, и лапти с глубоким носом. Волосы сплетены туго, и их полностью скрывал красный платок. Личико у девушки было миловидное, но немного отрешенное, будто замершее. Она говорила сердито, но её высокий лоб, тонкие брови и бледные губы оставались спокойны.

– Простите меня, Христа ради, я боялся вас упустить.

– По-моему, вы хотели меня напугать.

Она осмотрелась, Илья от странной неловкости тоже. Он поднял деревянную крышку от бурака: вокруг основания ручки та была искусно украшена тиснением в виде волн и маленьких рыбок.

– Ты – Варвара? Ковалева?

– Я.

– Слышала про Федю Маклакова?

– Слышать слышала, а знать ничего не знаю, – девушка обернулась к полю, – и что прикажете делать с обедом? У меня были только молоко и хлеб. Маменька злиться будет.

– Я могу купить вам молока. Здесь в любом доме продадут с радостью. Давайте только дом с коровником найдем, – неожиданно смирно ответил Богомолов, хотя где-то внутри него росло неприятное чувство будто хитрая девчонка о молоке врет.

– Что ж, пойдемте тогда до Кривошеевых, близехонько здесь.

Она немедленно успокоилась и пошла очень споро первой, показывая дорогу. Подниматься пришлось в горку. Девчонка едва доходила унтер – офицеру до плеча, но шла проворней, ловко поднимая руками подолы юбок. Илья же чуть отстал, и в мыслях не сразу заметил, что любуется открывающимися тонкими девчачьими щиколотками.

– Поскорей, Илья Иваныч, обед ждут, – обернулась она, усмехаясь уголками губ.

– Откуда ты меня знаешь?

– А вас все тут знают, – она помолчала, – красивый ты, вот девчонки и шепчутся. Привык поди?

– К чему это?

– К толкам. – И Варя тихонько рассмеялась, закусывая концы платка.

«Играть вздумала, ну я покажу тебе, бесстыжая» – пронеслось у Ильи в мыслях, когда они подошли к добротному сосновому срубу с небольшим навесом, принадлежавшему Кривошеевым. Услышав просьбу служивого человека, хозяин сразу окрикнул жену, и та вынесла во двор молока, хорошего квасу, несколько ломтей пшеничного хлеба и миску квашеной капусты.

– Чем богаты, ваше благородие! – улыбалась женщина, помогая Варе уложить провизию.

Обидевшись на предлагаемые офицером деньги, Кривошеевы ушли в дом, и Богомолов с Варей зашагали обратно. Женская половина Ковалевых были не робкого десятку. На все вопросы о Федоре, реке, убийствах и прошедшей ночи Варя отвечала прямо и глядя в глаза: ничего не слышала, ничего не видела. Невыносимый полуденный зной путал мысли. Богомолов злился, краснел и пытался не ловить выглядывающие из-под сарафана, вышитого по подолу красной бумагой, щиколотки. Он переменил тон, стал задавать вопросы чаще и резче, но Варя ничуть не смутилась, отвечала прямо и без всякой осторожности с достоинством невиновного человека.

– А ты часто к реке ходишь?

– Часто. Стираю, там и скамеечка есть.

– Говаривают, там и русалки есть. – Илья заглянул Варе в голубые почти прозрачные глаза.

– Бог с тобой, – она улыбнулась, – никого там нет. До свидания, Илья Иванович.