Мой отец, граф Земский, поляк до мозга костей, иезуит и вельможа при дворе Сигизмунда, состоял постоянным помощником для особых поручений при его преосвященстве нунции.

Мое имя – Казимир Земский, и в возрасте двадцати пяти лет я уже был, как и предполагалось, задействован в миссии, важность которой свидетельствовала об изрядной вере моего отца (и, читай, папского нунция) в мои способности.

С этой миссией я побывал в казацких землях и теперь возвратился назад в Польшу с человеком, которого я нашел среди казаков и, увидев которого, я тотчас понял, что он как нельзя более подходит для наших целей. С таким убеждением я привез этого человека в ближайшее место на польской земле, где можно было посоветоваться с другими, более опытными людьми моей национальности и веры, ибо моя находка казалась мне весьма значимой, и определенные действия могли быть предприняты с этим человеком, что доказало бы мою постоянную приверженность делу, находившемуся у меня в руках.

Поэтому мы вместе направились в замок князя Мнишека3, воеводы польской провинции Сандомир, дабы посоветоваться с этим проницательным и именитым слугой его величества короля.

Ныне я один из тех, кто отвергает теорию случайностей в жизненных событиях. Я убежден, что все события, малые и великие, управляются Силой, не зависящей от нас и нашей воли. Таким образом, я воспринимаю свое решение посетить замок князя Мнишека не как случайное событие, но как намеренно подсказанное благожелательным и мудрым Провидением. Именно там и тогда я впервые встретил ту, которой суждено было оказать громадное влияние на мою будущую жизнь и счастье, – Марину, дочь воеводы Мнишека.

Этой женщине была уготована столь замечательная и выдающаяся судьба, что ее историю стоило бы читать, скорее, как сказку о прекрасной принцессе, нежели как трезвое и правдивое повествование о реальной жизни. В ту пору она была очаровательной девушкой лет двадцати4, высокого роста, с царственной внешностью, несколько надменной, прекрасной, как ангел, лицом и сложением, к тому же она способна была брать и давать, без чего жизнь любой женщины была бы печальным образом растрачена впустую, подобно розе, цветущей в заброшенном саду, где никто ее не видит и никто не желает.

Что до меня, то я влюбился в эту прекрасную девушку в тот самый миг, когда она впервые предстала моему взору. В мою задачу ни в коей мере не входит описывать на этих страницах то, как любовь моя была впервые замечена, как вызывала поначалу усмешку, как ее принимали и сперва робко, но со временем все более явно отвечали на нее, вплоть до полной взаимности. Моя задача поведать о внезапных и бурных событиях, произошедших тогда, когда наша любовь была уже признана нами обоими, но еще не известна другим, – сладкая всепоглощающая тайна, неведомая никому, кроме нас, и оттого, быть может, еще более сладкая.

Поверьте, в подобных обстоятельствах, я ничуть не торопился завершить переговоры с тем русским, о котором я упоминал выше и которого я привез к воеводе Мнишеку, дабы представить его патриотически настроенным советникам, более зрелым и мудрым, чем я.

Позвольте описать этого человека, Отрепьева, которому, как и другим героям моего рассказа, было предначертано стать исторической фигурой.

Отрепьев был небольшого роста, подвижный, с кошачьей грацией в движениях, с внешностью невзрачной, но притягательной в большей степени, чем у иных красавцев. У него был быстрый и пронизывающий взгляд, он не лез за словом в карман и обладал определенной силой убеждения, что позволяло ему без труда внушать свои взгляды более слабым духом, убеждать и внушать свою точку зрения или же идею, продвигать которую в тот момент было его задачей. Отрепьев прежде был монахом так называемой православной русско-греческой церкви, но в силу некой ошибки, не имеющей значения, поскольку она не относится к его жизни с того момента, который я здесь описываю, он был лишен сана и попал в немилость. Теперь он был мыслями и поступками мирянин, и его образ жизни не имел ничего общего с монашеством.

Этот самый Отрепьев позднее перебрался к казакам, считавшим своим государем русского царя. Его деятельность среди этих шальных парней не способствовала, как можно догадаться, укреплению их преданности царю, которого, как и все русское, Отрепьев ненавидел вследствие дурного обращения с ним церкви этой страны. Одним словом, он употребил свое влияние для того, чтобы изменить симпатию казаков с русской защиты на польскую, и это обстоятельство сделало его столь ценным для нас, изо всех сил старавшихся добиться такого положения вещей в религиозных и политических целях. Отрепьев был именно тем человеком, который нам был нужен, и я нашел его в самый подходящий момент: мое служение было должным образом отмечено – с пользой для меня – теми, кого я считал признанными лидерами, и привело далее к более значимым событиям, лежащим в основе моего повествования.

Теперь же нежелание Отрепьева покидать дом князя Мнишека было не слабее моего желания задержать его там, причем по той же самой причине. Он столь же быстро потерял голову от прекрасной Марины, как и я. Однако я постарался сделать так, чтобы он не узнал, что мы соперничали за любовь прекрасной дамы, ибо, догадайся он, что предпочтение уже отдано мне, он с большой долей вероятности не стал бы задерживаться в месте переговоров, которые могли бы весьма скоро завершиться, пожелай он положить им конец.

Так Отрепьев и я стали своего рода соперниками и, как следствие, врагами, хотя моя враждебность к этому коротышке была весьма условной, так как я оказался удачливым поклонником и не должен был опасаться других мужчин. Его же неприязнь ко мне была куда более реальной.

Мы находились в разгаре политических консультаций, реальных и важных, и в разгаре соперничества влюбленных, которое, по сути, не было таковым, ибо один из них был любим, когда из Кракова прибыл гонец с посланием, призывавшим меня со всей срочностью прибыть ко двору короля, где мой отец должен был поручить мне новую секретную миссию чрезвычайной важности.

«Примите доверие его преосвященства нунция, доверившего вам столь важное дело, как знак его особой благодарности, – написал мой отец. – Для меня истинное счастье думать, что своей проницательностью в ведении переговоров, порученных вашему вниманию, вы заслужили известную благосклонность его преосвященства. Постарайтесь доказать, что вы достойны этой милости, проявив не меньшее искусство при выполнении нового важного задания».

– Не уезжайте надолго, – сказала Марина во время прощания, – и куда бы вас ни отправили, непременно загляните сперва сюда.

Я обещал.

– А пока вас будет развлекать Отрепьев, – весело сказал я, но Марина в ответ лишь поморщилась.

– На что мне русский, – сказала она, – да еще монах-отступник? Думаю, самое время этому человеку вернуться назад к казакам. Король назначил ему годовое жалование, чтобы он умасливал и убеждал бедных невежественных людей отказаться от их еретической веры, как отказался он сам. Пускай же едет и отрабатывает свои кровавые деньги!

– Обвиняя его, не обвиняете ли вы также и мою миссию? – рассмеялся я. – Я тоже, ежели б мог, умасливал и убеждал бы этих людей перейти в лоно нашей святой матери церкви.

– Это совершенно другое, – возразила она. – Вы поляк и католик. Для вас это с обеих сторон дело патриотическое и священное, для него же – это предательство и отступничество, ведь он не поляк и не католик, а русский варвар греческой веры. Мне не нравится, что его привлекли на нашу сторону!

– Цель оправдывает средства, – рассмеялся я.

– Вы говорите как иезуит, – сказала она и тоже засмеялась.

Я обнаружил, что отец приготовил для меня выдающееся задание. Чтобы объяснить характер работы, которую он теперь хотел мне поручить во имя церкви и отечества, необходимо предварить его слова упоминанием некоего исторического эпизода, на котором строилось все предполагаемое предприятие. Я изложу этот эпизод своими словами.