Капитан понимал необходимость профилактических мер, их главный смысл – своевременность. Однако выбора у него не было, офицер должен исполнять свой долг.

Но вместо облегчения, чувство выполненного долга тяжелым грузом давило на совесть. Усугубляла сомнения и официальная версия о погибших в кинотеатре. Любому технически грамотному человеку было понятно, что взрывчатка ни при каких обстоятельствах не могла убить всех посетителей. Если, конечно, учитывать место, куда она была заложена, и характер разрушений, что явно указывало на малую мощность заряда. Однако столь интригующие подробности гражданам решили не сообщать, видимо, опасаясь излишне любопытных и их неудобных вопросов.

Единственное средство не потерять самоуважение – выполнять приказ, невзирая на глупость тех, кто принимает решения.

И вот теперь им предстояло арестовать некоего имама в центре арабских улиц. Это плохая идея в любой спокойный день, а сейчас просто опасная. Именно это и позволяет выводить молодежь на улицы. А после какое-нибудь глупое ничтожество, претворяясь умом и совестью нации, начнет рассуждать о власти, оправдывая свое присутствие на телеканалах болтовней о бессердечных европейцах, толкающих приезжих бедолаг на насилие и теракты.

Два зорких глаза провожали патруль жандармерии, умчавшийся вглубь кварталов. Щуплый араб невозмутимо наблюдал за происходящим из окна. Почувствовав вибрацию телефона, не отрываясь от созерцания происходящего, он ответил на вызов. Разговор был коротким, выслушав звонившего, араб ответил, что понял, и положил трубку.

– Билал! – крикнул он в соседнюю комнату.

– Да, – ответил чернокожий, появившийся в дверном проеме.

– Нам нужно в Берлин, купи билеты на утро.

– Что мы должны там сделать? – спросил Билал.

– Нужно найти кое-кого, – ответил араб.

Он уже отходил от окна, как вдруг улица разразилась криками, а после и выстрелами. Словно разворошенное гнездо ос, все за окном зашевелилось, готовясь дать отпор вторжению, и это были очень громкие осы. Все они устремились вглубь кварталов к месту событий.

Попытка арестовать имама обернулась погоней за жандармами, которые даже не успели выйти из машины. Недобрые предчувствия Лефоша оправдались с такой силой, что и сам он не ожидал. Как только они поехали к месту проживания объекта, в машину полетели камни, бутылки и вообще все, что попадалось местным под руки. Попытки отпугнуть взбесившуюся толпу выстрелами в воздух из окна автомобиля резко усугубили ситуацию. Жители пришли в ярость, и ответные выстрелы по машине не заставили себя ждать. Спасала только броня спецавто; будь они в обычной машине, жертв было бы не избежать.

Однако, укрываясь в машине, они рисковали в ней и погибнуть. Не могло быть и речи об оказании адекватного сопротивления: улица полна женщин и детей. Стоит зацепить одного, пусть даже случайно, и полицейская операция превратится в бойню. Резко рвануть назад тоже не получалось, гнать придется в буквальном смысле по головам.

Один из подчиненных Жана, самый опытный из них, Натан быстро нашел решение.

– Капитан, нужно разогнать их светошумовыми гранатами, – крикнул он капитану, – давайте их мне, я буду выкидывать гранаты назад, и как только они разбегутся, сразу рванем отсюда!

У каждого было по одной гранате, и все передали их Натану, сидящему сзади. Приоткрыв окно, он уверенным движением выкинул первую. Громкий хлопок и ослепительная вспышка застали нападавших врасплох. Бросившись в разные стороны, они подарили жандармам возможность вырваться. Машина резко рванула назад, еще одна граната – и спецотряд почти добрался до спасительного перекрестка, где можно развернуться и ехать вперед. Следующая граната была просто сброшена и взорвалась перед капотом, отгоняя погоню.

И вот наконец перекресток, где достаточно места для разворота и нет бешеных жителей. Мощная машина невероятно ловко развернулась и, стирая резину об асфальт, понеслась прочь, дымя покрышками.

Наблюдая из окна за происходящим, араб словно сам сидел в этой машине. Главное, уйти без жертв, нельзя позволить жандармам ошибку; если их убьют, начнется облава. Одно дело жечь машины и громить магазины, но устраивать засады и убивать жандармов… Не сейчас, еще не все готово!

Однако его опасения были напрасны, и когда машина спецотряда вырвалась из почти безвыходного положения, он с облегчением выдохнул.

Выдохнул и Лефош – уйти удалось без потерь с обеих сторон. Учитывая обстановку, в которой они только что побывали, это казалось практически чудом.

– Спасибо, без тебя нам пришлось бы туго, – обернувшись к Нанту, сказал Лефош.

– Командир, куда теперь? – спросил Нант.

– В участок.

– А что с имамом? – осторожно поинтересовался Нант, понимая, что приказ они не выполнили.

– Если им нужен имам, то пусть пошлют за ним эту надушенную шлюху, в дорогом костюме, что рассказывала нам о долге и о том, как важно не говорить людям правду о теракте! – выругался Лефош.

В машине повисла угрюмая тишина. Жан, образцовый офицер, никогда не обсуждал приказы и уж тем более не позволял делать этого подчиненным. И вдруг такая откровенная крамола; сложно сказать, что больше удивило спецотряд: засада или слова командира.

Двигаясь по улицам Парижа, жандармы погружались в неумолимо надвигавшуюся ночь. Всюду чувствовалась нервная суета, невидимая неподготовленному глазу. Город напряженно готовился к безумию, что вот-вот разразится. Казалось, ночные звери притаились во тьме его трущоб и ждут своего часа, часа кровавого пира.

Зажглись первые фонари, осветившие сумерки. Обычно это придавало улицам оттенок интимной романтики. Сейчас лишь подчеркивало зловещую неизбежность предстоящего. У сидящих в машине жандармов возникло лишь одно желание – скорее добраться в участок, к своим.

Когда они прибыли, Лефош не пошел к начальству доложить о произошедшем. Он собрал в кабинете свой отряд и с угрюмым видом произнес:

– Парни, после всего, что случилось в последнее время, я не вправе вам приказывать. Мы знаем друг друга не первый год, и я верю вам, как себе. Нант, если бы не ты, мы все, скорей всего, погибли бы в этом переулке, – обратился он к сослуживцу.

– Не важно, что нам скажут завтра наши командиры! Они не пойдут на улицу и не встретятся лицом к лицу с тем, что там сейчас будет происходить. Хотя произойдет это в том числе и по их вине. А потому я не приказываю вам, я вас прошу: что бы ни произошло, останьтесь в живых. Вернитесь к своим семьям утром, а все остальное будет потом.

И грянула ночь – в десятках крупных городов Европы орды молодых людей, презрев закон и перспективы на жизнь, бросились убивать друг друга. Размах происходящего был огромен. Улицы накрыло слезоточивым туманом. Резиновые пули и водометы схлестнулись с арматурой, камнями и коктейлями Молотова.

Европа заполыхала кострами ночного побоища, ожесточение нарастало, словно лавина. Рукопашные бои все чаще обходились без участия полиции, правоохранителей просто не хватало. И там, где государство не успевало, в ходу был лишь один принцип – кто не может первым нанести удар, первым его получит! Расклад сил был явно не в пользу закона и порядка. По существу, к середине ночи полиция могла охранять лишь саму себя, и то без особого успеха.

В бушующем океане хаоса спасение утопающих было, безусловно, делом рук самих утопающих. Но беда изнеженных цивилизацией европейцев была в том, что они слишком долго занимались любовью, а не войной. Единственной силой, способной дать бой, была та, что всеми способами вытравливалась из сознания добропорядочного гражданина; футбольные фанаты и группировки различных отвратительных интеллигентному гражданину течений – вот кто мог за себя постоять.

Однако цивилизованная немощь наблюдалась далеко не везде. На удивление подготовленными оказались в Германии. Словно предки, восставшие из небытия, вновь возродили древний Орден тевтонов, заставив немецких маргиналов стать организованной силой. Они держали строй, не разбегались и не сваливались в кучу при встрече с врагом.