Сейчас пригласят на сцену. Ладони у Гели совсем влажные. Где припрятана бумажная салфетка? Надо вытереть ладони и слегка, чтобы не повредить грим, промокнуть лоб. Актер должен позабыть запах грима. Геле достичь хотя бы секунды согласия в самой себе и с окружающим.

Зарычит лев — с этого начинается спектакль. В зале замигает карманный фонарик Ильи Гавриловича, заработает его хронометр. Геля почувствовала — у нее от напряжения запершило в горле, высох рот. Охватила боязнь оговорок. И так — каждый раз. За что это наказание, эти муки! Ну какая она актриса, индивидуальность, личность? Котлета… Сказано ведь: буфетчицей быть ей в театре, билетершей, ну, в лучшем случае, заведовать шумовыми эффектами. Все так медленно в ней раскручивается.

Когда отыграли спектакль, разгримировались, переоделись, Рюрик подошел к Геле и сказал:

— Забери книгу, она мне портит привычную жизнь.

— Тебе? Портит?

— Со мной бывает.

— Что ты называешь привычной жизнью?

— Торчать под твоим балконТом.

— Грубый ты, Рюря.

— Я?

— Ты.

— Посоветуй, как жить дальше?

Геля в бессилии замолчала. Треснуть бы Рюрика по физиономии. Иногда так хочется.

— Честный я. До скукоты. Нет, — запротестовал Рюрик. — Отдай книгу! Она мне нужна.

«А я тебе нужна?» — Геле стало грустно.

— Я домой, — сказал Рюрик. — Не плачь, девушК! Не увеличивай сумму осадков.

«Заплачешь». И Геля тоже пошла домой. Она уставала от «Короля Лира». Да и не только она, все актеры. Рюрик и то устал. Может быть, Геля устает больше других, потому что катастрофически неталантлива. Мама любит пользоваться этим словом. Да, катастрофически. Идет, шатается, мокрая, как мышь. Ноги едва держат. Рюрик бросил и ушел. Не проводил даже до метро. Бандит. Мама права, когда называет его бандитом. Конечно, маме хотелось, чтобы Геля с Рюриком рассталась. А Геле не хочется потерять Рюрика.

Сквозь входную дверь Геля услышала — мама беседует по телефону. Телефон — мамина болезнь. При виде дочери положила трубку.

— В клубе будет вечер «В кругу друзей». Ты пойдешь с нами?

— Пойду.

Геля сняла шубку, сбросила сапоги. Стояла в чулках на мягком ковре. Ковер приятно согревал ноги, проходила усталость.

— За столик я пригласила Степана Константиновича с Людмилой и Астаховых. Двое и двое — четверо, и нас трое. Всего семь человек.

— Ты не имеешь в виду Рюрика?

— Пускай он будет с другими.

— Мамочка, ты его боишься?

— По какому поводу он сегодня кричал у папы в кабинете?

— Мне гадала цыганка на днях.

— И что же?

— Буду счастлива в работе и в семейной жизни.

— Даже цыганки потеряли привлекательность.

Геля ничего не ответила.

— Так все-таки, по какому поводу он кричал?

— Без всякого повода. — Геля подошла и обняла мать за талию. У Тамары Дмитриевны был еще прекрасный свежий вид. — Не обращай внимания на Рюрика, мама.

— Не вмешиваюсь в твои дела. Ты взрослая.

— Взрослая. Я вот какая взрослая. — Геля привстала на цыпочки, вытянулась и подняла над собой высоко руки. — Вот какая, смотри, мама!

— Ты носишь очень короткие платья.

Так всегда: не вмешивается, но обязательно скажет.

— И не морщи лоб, пожалуйста.

Геля отыскала под вешалкой туфли, которые она обычно носит дома, надела и направилась в ванную, чтобы окончательно смыть грим. Актриса складывается из повседневного быта.

Кончилась Володина смена на «скорой». Бригада довезла его до Ксениного дома. Телефона у Ксении нет: ни о чем заранее не условишься.

Володе нравились утренние прогулки с Ксенией: он провожал ее на работу. Разговор часто склонялся на тему, главную для Володи. Ксения понимала, что Володя постоянно находится под давлением своей работы. Даже когда они просто шли по городу и ему не надо было спешить на дежурство по «скорой» или в клинику.

— Ты думаешь, бьется сердце, человек дышит, он живой?

— Как же еще?

— Так было.

— Теперь этого нет, ты хочешь сказать?

— Дело за юристами.

— При чем тут юристы?

— Определить законом, когда человек мертв. Человек умирает по частям.

— Зачем этот закон? Пока человек…

— Деятельность сердца и легких можно восстановить через час. Мозг умирает через шесть минут. Две смерти.

Ксения смотрела на Володю.

— Две, — повторил он. — Клиническая обратимая и биологическая необратимая, истинная.

— Грустно.

— Что?

— Все грустно. Жизнь одна, а смерти две.

— Смерть — явление теперь сложное. Многие считают, что гибель мозга — это смерть. Но люди живут и с умершим мозгом.

Ксения в смятении глядела на Володю. И не потому, что она ни о чем подобном не слышала: ей не приходилось на эту тему разговаривать по-настоящему и даже как-то производственно. Углубленно.

— Человек дышит, сердце бьется, а мозга нет, умер, понимаешь?

— Но человек без мозга уже не человек.

— Биологически он живет.

— Кто — он?

— В этом вопрос. Созданы искусственные легкие, почки, сердце.

— Ты хочешь сказать…

— Да. Есть служба Интермозг. Проведены первые опыты на животных — мозг пытаются заменить инъекциями памяти, чужой притом: собственная умирает с собственным мозгом.

— Люди с чужой памятью, — прошептала Ксения.

— Это уже из области фантастики.

— Не фантастики. Ты сам, Володя, сказал. Только что.

— Романтизируешь, Ксения. Мозг всего лишь совокупность атомов.

— Ты опасен, Званцев. Тебя надо сжечь на костре.

— На вязанке хвороста, что ли?

— Интерхвороста.

— Значит, на костре сожгут тебя. — Он улыбнулся.

Ксения не улыбнулась.

— Прости, я пошутил, как балда.

— Володя!

— Да.

— Часто видишь, как люди умирают?

— Довольно-таки.

— Как это было у тебя в первый раз?

— Учился в институте. Дежурный врач послал в палату констатировать смерть. Я не смог сразу подойти к койке с умершим. Это сделал старик, который лежал в той же палате. Я спросил: «Он умер?» Старик поглядел, кивнул. Но лучше всего делают нянечки — они и смерть определят, и глаза закроют, и руки сложат. Успокоят врача, если он еще совсем молодой.

— Володя!

— Да?

— Что такое иллюзии?

— Обман, я так понимаю. Ты — иначе?

— Нет. Так же.

— Почему спросила?

— Не знаю.

— Я же сказал, я балда. Но в природе есть и бессмертие — у одноклеточных, например. Вспомни, они размножаются делением. Значит, никогда не умирают.

— Как это?

— Трупа нет. Обман? Иллюзии?

— Твой автобус. Ты опоздаешь.

Володе показалось, что Ксения хотела, чтобы он от нее немедленно уехал. Номер автобуса был не Володин, но Володя все равно добежал до остановки и впрыгнул в автобус. С подножки с надеждой крикнул:

— Я оживитель!

И Ксения ему улыбнулась. Она тоже хотела подарить надежду себе и ему.

Ксения вошла в библиотеку. Около книг, которые она недавно получила в коллекторе, возились Инна Швецова и еще две девушки: пультовщица с третьей печи Катя Мартынова и Сима Воробьева из отдела главного механика. «Многих уже знаю на заводе, — подумала Ксения. — Незаметно врастаю».

— Ранние посетители, — сказали девушки.

— Разгребаете затор?

— Мы добровольцы.

Ксения отправилась к себе за столик. Зажгла над столом лампу, опустила на абажур ладони, чтобы согрелись. И так пока стояла, не двигалась. К ней подошла Инна Швецова.

— Увольняетесь?

— Откуда ты знаешь?

— Говорят.

— Еще не решила. Все объясню потом. Если сумею.

— А я буду жаловаться.

— Кому?

— В кадры. Вы знаете, кто вы?

— Кто же?

— Летунья. — И непонятно было, сказала это Инна серьезно или нет.

— Инна…

— Не буду. Не сердитесь. — Инна уже обнимала Ксению за плечи. — Вы категорически честная, но только я вас не понимаю.

«А я себя понимаю?» — хотела сказать Ксения, но не сказала.