— Шампанское изобрел монах? — спросил Рюрик.

— Монах. Во фляге у него забродили остаточные дрожжи и сахар расщепился на спирт и углекислоту.

— Поэтично объяснил.

— Не нравится?

— Не нДравится. Где взять тысячу человек? — вдруг спросил Рюрик и придвинул к себе стакан.

— Может, тебе сегодня не надо пить углекислоту?

— Я серьезно. Мне надо тысячу человек, как минимум. — Рюрик отхлебнул коктейль. — Ничего углекислота. Поставить бы спектакль на улицах города.

— Скромняга.

— А что, я бываю скромным.

— Выпьешь один коктейль и пойдешь домой. Чтобы не разыгралась скромность.

— Твой дед всегда пьет молча?

Сашин дед сидел вдали за столиком. Перед ним был его бокал, наполненный до половины мадерой.

— Называется — созерцать вино.

— Пойду к нему, не завернет?

— С твоей-то скромностью?!

Рюрик взял коктейль и направился к старику Нифонтову.

Саша видел, как Рюрик и дед начали разговаривать. Рюрик говорил, старик молчал. Один раз что-то сказал. Рюрик вернулся к стойке и снова взгромоздился напротив Саши.

— Дон Перильон звали монаха.

— Мог бы и у меня спросить.

— У тебя неинтересно. Остаточные дрожжи. Мне требуется аудиенция в Моссовете.

— Никогда не думал, что тебе нужны аудиенции.

— Сашка, ты знаком с председателем Моссовета?

— Достаешь кооператив? Кому-нибудь?

— Мечтаю о городской площади. И пяток бы приличных улиц достать.

Саша взял у Рюрика стакан, попробовал.

— Думал, может, случайно нитроглицерин. Нет, все правильно.

В бар вошел Лощин в своем безупречном блейзере и, как всегда, в ботинках на завышенных каблуках. Из-под рукава левой руки свисала на ремешке маленькая мужская сумка, овальная, на застежках-молниях. Из бокового карманчика сумки торчала пачка сигарет. Рюрик не без удивления уставился на Лощина — после случая с копейкой опять здесь. Ну, детеныш!

Виталий увидел старика Нифонтова и направился к нему за столик.

— Ты его знаешь? — спросил Рюрик.

— Вполне. Вокруг Гели завихряет. Замечаешь?

— Пока не замечаю, но замечу. Однажды.

— Ты Гелю не обижай.

— С чего ты взял?

— Он завихряет, а ты не замечаешь.

— Я же сказал, замечу. И почищу от хвоста и дальше.

— Не пора ли?

— Освобожусь маненько от Волкова.

— Учти еще отношение к нему Тамары Дмитриевны.

— Жалует его. Как же. Зачем он к твоему старику припарковался?

— Записи выпрашивает.

— Какие?

— Дед перестал в меня верить. Удовлетворяю желания толпы, ваши, значит.

— Давно говорил — вылазь отсюда.

— От вас вылезешь. От тебя.

— Верно. От меня не вылезешь. Скоро прикреплю здесь афишу о Волкове. Премьера!

— Куда Леню задевал?

— Живой Леонид. Трудится, золотобоец. Не саботирует.

— На Волкова. Лощин, значит, и твоего старика обрабатывает.

— Если не обработал.

— А ты что?

— Я? То же, что и ты.

Рюрик энергично соскочил с высокой никелированной табуретки, отчего она даже покачнулась, и устремился к столику, за которым рядом с Нифонтовым сидел Виталий. Гран Афанасьевич только что положил перед Лощиным тетрадь. Рюрик подошел сзади и через спину Лощина подхватил ее со стола.

Лощин обернулся. При виде Рюрика очки его дрогнули. Он поборол себя, и очки вновь стали невозмутимы.

— Гран Афанасьевич, — сказал Рюрик. — Я знаю этого негоцианта. Он шулер. Сохраню вашу тетрадь до лучшего времени.

Рюрик пошел к стойке. Важно было не дать опомниться старику.

Таня Апряткина, которая все это видела и слышала, застыла в страхе с подносом в ожидании скандала. Подошла к Лощину и предложила ему коктейль. Лощин ей нравился, и она хотела вывести его из затруднительного положения. Но Лощин вежливо ее отстранил, встал и двинулся к Рюрику. Снял очки, убрал в карман своей овальной сумочки. Плохо видел, куда идет, но шел. И тогда вновь перед ним оказалась Таня. Поднос с коктейлем она бросила на столе, за которым сидел Нифонтов.

— Вам не надо этого делать, — сказала Таня.

Лощин недовольно остановился. Повернулся и пошел из бара, где ему в дверях вручили дубленку.

Рюрик громко и спокойно произнес:

— Береги лицо, Умсик. Жалуйся в берг-коллегию.

Таня не выдержала и сказала Рюрику:

— Вы ужасны.

— Своим чередом, Танюша.

— Я вас ненавижу!

— За что? — искренне удивился Рюрик.

Таня ничего не ответила. Рюрик взглянул на Сашу. Саша растерянно пожал плечами.

В жэке горел свет: дежурил Веня Охотный, сидел за столом. Рядом с телефоном лежала кубанка. При виде вошедшего Лощина Охотный приподнял со стола кубанку и обрадованно воскликнул:

— У меня тут мумиё!

Под кубанкой был стакан с водкой. То, что сейчас требовалось Виталию.

— Дай отглотнуть.

— Глотай.

Виталий отпил половину. Оставшуюся половину вернул Охотному. Веня допил.

— Скажи, что ты обо мне думаешь? — спросил Виталий. Спросить он мог только вот у подобного человека, как Охотный, и только вот сейчас. — Кто я такой?

Веня надел кубанку, сосредоточился.

— Жилец…

— Жилец… — примерился Виталий. — Вполне достаточно.

— А шо!

— Охотный, тебе удобно жить на свете?

— Жильцы с пониманием ко мне, и я к ним.

— Я хороший жилец?

— Отец у тебя хороший. Мать женщина положительная.

— А я?

— Шаби до тыщи!

Одно из Вениных высказываний в отношении неунывания в жизни.

— Шабить, значит, до тыщи?

— И алё!.. — Охотный качнул головой, чтобы кубанка съехала на лоб.

Виталий приложил руку к шапке:

— Здрам-желам!

— Здрам-желам! — откозырял Веня Охотный сидя. — Шикота!

Что есть по-Вениному — шикарность.

Третью неделю Артем дома. В клинике, за долгое пребывание, он забыл о своем кабинете, даже о своей квартире. Теперь вернулся к старому, к чему-то прежнему, а прежним сам быть не мог. А каким он мог теперь быть? Что ему нужно?

Раздавались в квартире телефонные звонки, приходили и уходили люди. Особенно часто попадался на глаза вежливый, даже слишком, молодой человек — не то новый друг Гели, не то новый Тамарин подопечный. Пытался заговорить, но Артем молча кивал и спешил пройти к себе в комнату.

Артем ни во что не вникал, ему все было ни к чему. Звонили из редакции журнала, спрашивали о романе. Из еженедельника и «Литературной газеты» просили отрывки из романа. Пытались взять интервью работники радио. Артем от интервью отказался. Тамара за его спиной тайно все-таки вела переговоры с журналом. Артем не вмешивался. Рукопись романа он ни разу не открыл и не имел, как он сказал Тамаре, ни малейшего желания открывать. О работе Тамара с Артемом не говорила, даже намеками, но стремилась узнать, не хочет ли он отвлечься, выехать из Москвы совсем ненадолго, куда-нибудь рядом. Степа Бурков уступает дачу, Глеб Оскарович Пытель предложил свой деревенский домик в живописном месте на Москве-реке. Тоже недалеко, и сообщение удобное. Телефон есть на всякий случай. Надо сменить обстановку. Об этом говорил и Нестегин, которому Тамара все-таки звонила.

— А вообще это больной доктора Званцева, — сказал Нестегин уже с нескрываемым раздражением.

Артем ничего не хотел. Степа Бурков сам два раза приходил по поводу дачи.

— Ну чего ты в городе торчишь?

— А ты чего торчишь?

— Тебе надо побывать на свежем воздухе.

— Мне ничего не надо, Степа.

— Зачем пугаешь Тамару?

— Зачем она пугает тебя?

Тамара уже выяснила, что Артему нужно дышать березами. Рекомендация экстрасенсов: березы — деревья, отдающие человеку энергию.

— Что ж, вполне может быть.

— А твои тополя — они отбирают энергию.

— Что же, тоже вполне вероятно, — не протестовал Артем.

Наташа Астахова говорила:

— Забрался опять в лабиринт и сидишь.

— Наташа, я тебя люблю.