— Здрассте, тётенька…

Анна Васильевна вздрогнула. Знакомый мальчишка стоял перед ней. Он скинул куртку и зябко отряхивался, и у него было всё сплошь мокрое — и волосы, и майка, и штаны, засученные выше колен.

— Батюшки! — ахнула Анна Васильевна. — Ты откуда?

— Я книжку принёс.

— Так что же ты… под дождём-то? Ты живёшь здесь?

— Не-ет, — смутившись, ответил мальчик. — Я не здесь живу. Я пришёл в библиотеку, а там закрыто… Мне сказали, и вот я пришел. Ведь нынче десятый день, а я обещал, что принесу.

— Ты же весь промок, сумасшедший мальчишка!

— И не-ет! — торжествующе запротестовал мальчик. — Не весь. Она сухая! — Он вытер ладони и вытащил из-за пояса спрятанную на животе книжку.

Анна Васильевна отказывалась верить. Она охала и всё расспрашивала этого непонятного мальчишку, а он стоял и переминался с ноги на ногу. Потом он сказал:

— Если можно, тётенька… я ещё возьму. А то мне домой скорей надо.

— Опять? Под дождём четыре километра? Нет, это уж совсем… — Анна Васильевна не находила слов. — Никуда я тебя не пущу. Останешься здесь и подождёшь, пока не кончится ливень.

— Но ведь мне правда нельзя! — сказал мальчик. — Я не могу. Я пообещал, что быстро вернусь.

И он ушёл.

Анна Васильевна долго смотрела из дверей, как, подпрыгивая и оступаясь, убегала по лесной дороге смешная фигурка в наброшенной на голову куртке. Дождь лил ещё сильнее, струи его выбивали в лужах мутные пузыри; захлёбываясь и фырча, плясал у вагончика пенный ручей.

Шофёр Гельмут подошёл к вагончику и удивлённо поглядел на Анну Васильевну. Улыбаясь, она стояла в дверях, и дождь хлестал по её отглаженному серому платью с кружевным воротничком.

— Каков мальчишка? — спросила она. — Вы только подумайте, Гельмут!

— Да, — сказал Гельмут. — Я его хорошо знаю. Это сын лесника Торопова. Живёт не в Жихареве, а ещё дальше, на кордоне, километрах в пяти от села. Недавно я проезжал мимо тех мест, подвёз его до вашей библиотеки. Самостоятельный мальчишка, твёрдый.

Анна Васильевна не отрываясь смотрела на дорогу. Немного погодя она спросила:

— Слушайте, Гельмут, а мы найдём тут брезент, чтобы укрыть книги? Тогда заводите машину, дорогой мой, и поедемте. Ливень ливнем, а ведь нас ждут!

Поезд проскочил последний тёмный туннель, сбавил ход, в окнах вагона замелькали станционные домики.

— Вот и приехали, — испуганным шёпотом сказала мать. — Погляди, мы на полках ничего не оставили?..

Тимка стащил вниз чемодан, повесил на плечо авоську с пустыми бутылками и прочей дорожной мелочью, и они вышли на платформу.

В первую минуту ему показалось, что на платформе стоит оглушительный звон и гвалт. Тимка завертел головой, оглядываясь и не понимая, в чём дело. Народу с поезда сошло немного, станция была небольшая и пустынная, а звон всё-таки слышался.

Лишь спустя какое-то время Тимка догадался, откуда это странное ощущение.

Оглушительным было солнце. Оно прямо-таки давило своими лучами на Тимкино лицо, слепило глаза, заставляло жмуриться. Казалось, что солнечные потоки льются с неба сплошной стеной. Этими потоками были залиты неестественно зелёные и близкие горы, каменистая белая дорога, здание станции, похожее на шкатулку из ракушек, редкие деревья с белой корой, почему-то висящей лохмотьями. Тени от всех предметов были короткие, жиденькие, и чудилось — вот-вот испарятся, как мелкие лужи.

Мир выглядел ослепительным и блистающим до звона. Хотя нет, не весь целиком. Когда Тимка повернулся в сторону, он увидел море. Совсем близко, за железнодорожной насыпью.

Оно занимало добрую половину мира, выпуклое, словно бы горбатое, расплёснутое в такие дали, что сразу не охватишь глазом. И тот солнечный блеск, что поразил Тимку над горами и землёй, был здесь увеличен втрое, впятеро. Как зеркало в громадном прожекторе, отбрасывало море потоки лучей, и они трепетали, ярились и беззвучно гремели над морем.

Подталкиваемый матерью, Тимка шёл по перрону и едва ли сознавал, что происходит вокруг. Мелькали чьи-то лица, чемоданы, зонтики, станционные киоски, следы на горячем асфальте. Тимка всё это видел, как в торопливом утреннем сне. А наяву было лишь самое главное: небо, земля и море, подобные гремящему оркестру.

Потом он почувствовал, как мать трясёт его за плечо. Он поднял глаза.

— Что с тобой? — говорила мать, а лицо у неё тоже было необычным — каким-то помолодевшим, очень бледным и жалким. — Постой, надо бы узнать… Тут где-то квартирное бюро, дают адреса… Хорошо бы нам поближе к морю! Ах, Тимка, сколько лет я тут не бывала, ничего не помню!..

Они стояли на ступеньках вокзальной лестницы. Внизу, по маленькой и круглой, как блюдце, площади, расходились пассажиры, втискивались в запылённые такси. Несколько смуглых женщин, одетых во всё чёрное — от башмаков и до наброшенного на голову платка, — останавливали проходящих, выкрикивая гортанными голосами: «Комнаты, комнаты! Кому надо комнаты?..»

— Боюсь я к незнакомым людям, — сказала мать нерешительно.

— Чего это они? — спросил Тимка.

— Постояльцев ищут.

— Нет, почему чёрные? Траур, что ли?

— Просто здесь так одеваются… У кого бы спросить, где бюро?.. До чего же я не люблю ездить без путёвок, одно мучение!.. Девочка, можно тебя на минутку?

Им навстречу неторопливо поднималась по лестнице девчонка, наверное, ровесница Тимки, и, когда она подошла, мать и Тимка отчего-то смутились.

Девчонка была очень красива. Скорей всего, она напоминала цирковую гимнастку — такой была загорелой, стройной, тоненько-крепкой. Короткие волосы падали ей на лоб небрежными прядями, глаза под чёткими бровями смотрели ясно, весело и очень уверенно.

Она стояла в свободной позе, сунув руки в кармашки пёстрого платья, покачиваясь на носочках, и все пассажиры, шедшие по лестнице со своими корзинами и тюками, невольно задерживали шаг и оглядывались на неё.

— Вам комнату? — спросила девчонка, — Я могу проводить. Отдельный вход, все удобства, грудных детей нет. До моря десять минут, столовая рядом, а можно и на полном пансионе. Вы на такси поедете?

— Не знаю… — растерянно сказала мать, краснея под взглядом девчонки. — Я думала, в бюро сначала… Надо ведь о цене договориться и вообще…

— Цены теперь везде одинаковые, — с вежливой улыбкой проговорила девчонка, как бы объясняя то, что всем давно известно. — Дешевле не найдёте.

— Право, не знаю… — повторила мать, для чего-то сворачивая железнодорожные билеты и заталкивая их в сумочку. — Я как-то не думала…

— Если не хотите, я найду других.

— Нет-нет, не в том дело. Мне все советовали пойти в бюро… А тебя как зовут?

— Женя, — ответила девчонка. — Сейчас подойдёт автобус, хорошо бы занять места.

Тимка слушал этот разговор, смотрел на мать, и отчего-то ему не хотелось, чтобы мать дала согласие. Он не знал почему. Вероятно, потому, что эта девчонка была уж очень красива. Тимке становилось нехорошо и неловко, когда он смотрел на неё. Вообще всё здесь было каким-то чересчур новым и неожиданным. Тимка ехал на юг впервые, и впервые были у него такие суматошные сборы и такая длинная дорога. И то, что осталось позади — и школа, и тесный московский двор, по утрам холодноватый, а к вечеру душный, и знакомые мальчишки, и гребная секция, где Тимка начал заниматься и вдруг пришлось бросить из-за отъезда, и многое, многое другое, привычное и близкое, — всё это ещё жило в нём, волновало. А тут новые впечатления и ещё эта девчонка, до того красивая, что нехорошо и неловко! Всё уж как-то слишком. Тимка потянул мать за рукав и кашлянул, стараясь привлечь внимание.