Отсюда мама кажется до того маленькой и хрупкой в своём городском узеньком пальто и шляпке, что просто непонятно, как она не согнётся под тяжёлым коромыслом.

У Кати щиплет в носу от ласки и жалости. Она поворачивается и скорей бежит по дороге.

Ничего! Сегодня всё-таки будет мамин день рождения, и цветы тоже будут…

Мартовское солнце пригревает совсем по-весеннему. Покуда Катя шагает до лесной опушки, она успевает расстегнуться и снять варежки — до того жарко.

Но в лесу прохладнее. Дорога здесь ещё не подтаяла, снег на ней хрусткий. А в тени под деревьями держится зимний холодок, сразу опахивающий лицо.

Но Кате некогда это замечать. Она торопится и всё чаще и чаще похрупывает по снегу валенками.

Неожиданно дорога разветвляется на две. Катя останавливается и нерешительно топчется на месте. Вот ещё беда! В городе прочла бы название улицы или спросила бы у прохожих. Очень просто. А тут?

Из-за поворота доносится гудение, лязг и рычание мотора. Из чащи выныривает гусеничный трактор и, вешая на придорожные кусты рваные тряпочки дыма, быстро катит к опушке.

Катя веселеет — ага, вот где дорога в РТС! Чтобы дать машине пройти, она сбегает на обочину.

И вот удивительное дело — снег не проваливается! Он чистый, никем не примятый, но держит прочно, прямо как пол! Катя никогда не подозревала, что на свете бывают такие диковинки. Она даже наклоняется и трогает пальцами шершавую, будто солью присыпанную, снеговую корочку. Пожалуй, тут можно и на коньках кататься!

Она очень радуется, что сделала такое открытие. Ведь теперь можно идти не по ухабистой дороге, которая то и дело петляет, а прямиком по лесу, и до РТС доберёшься скоренько.

И в самом деле, через несколько минут Катя уже далеко от развилки дорог. Она обходит косые сугробы, пробирается между кустами, пролезает под ветками.

Огибая низкорослый ельник, Катя вдруг чувствует, что снег под валенками проминается. Неужели тут он слабее, чем на опушке?

Кате удаётся сделать ещё шаг, другой, а потом сразу, будто внизу кто подрубил, она до плеч проваливается в снег.

Руки покалывает сотнями иголочек — это снег забился в рукава. Попал он и в валенки, — ноги обжало холодными обручами так, что не пошевелить. Надо скорей выбираться!

Катя встаёт на цыпочки, кладёт руки на край снежной ямы и хочет вылезти наверх. Но напрасно. Снеговая корка рассыпается в прах, течёт из-под рук. Катя барахтается, рвётся дальше и дальше, но нет опоры, вокруг — зыбучая сухая вода. По-прежнему над снегом торчит одна голова Кати.

Понемножку становится страшно. Противно дрожат и слабеют коленки.

Катя оборачивается назад и пробует вылезти в другом месте. Она борется изо всех сил, потеряла варежки, сбила с головы шапку, — до них ли теперь!.. Надо выбраться, выкарабкаться!

С тонким шипением оползает, струится вниз снег. Всё глубже и глубже тонут ноги…

Сколько она барахтается, Катя не представляет себе. Она чувствует, что сил уже больше нет. Тогда она опускается на дно ямы и, запрокинув голову, смотрит вверх.

Небо очень высокое. Оно слепит глаза своей синевой.

В небе чернеют отточенные макушки елей, ветки сосен. Они затихли, застыли, замерли. Словно ждут.

Чужой, непонятный, притаившийся лес…

Глазам Кати становится горячо; ели и сосны вдруг растекаются, мутнеют; не закрывая лица, не двигаясь, Катя плачет.

— А я-то не пойму, где ревут?

Голос раздаётся так неожиданно, что Катя вздрагивает. Открывает глаза. Над ямой видны белые стёртые подошвы лыж, ноги в широких валенках, ватник. Санька Клепиков сбрасывает с плеч вязанку хвороста и приседает на корточки.

— Ишь ты, — говорит он одобрительно, — какую борозду пропахала. Давно увязла?

— И-х-и… Ага…

— А куда шла?

— В эртээс, к… папе…

— Ну? — удивляется Санька. — А я только что его видел. Ехал твой отец на машине, видно, в деревню, домой…

Катя недоумевающе поднимает лицо.

— Где?

— Да вон там! — Санька машет рукавицей. — На дороге из эртээс. Ты ведь заплутала, не в ту сторону пошла…

Катя роняет руки. Ей сразу делается холодно, пусто. Вот и всё. И мучилась, и старалась она, оказывается, совсем напрасно. Обидная горечь поднимается у неё в горле, губы дрожат.

И когда Санька, вытащив Катю наверх, начинает утешать, она не выдерживает. Заикаясь, проглатывая слёзы, Катя рассказывает всё: как торопилась к отцу, как хотела вместе с ним принести цветы и как теперь ничего, ничего не получится…

Санька слушает не перебивая, потом несколько минут стоит молча, раздумывает.

— Ладно, — говорит он наконец. — Не реви. Если не очень зазябла, то пошли со мной. Цветы я тебе разыщу.

Катя думает, что Санька опять говорит это лишь для утешения. Она, всхлипнув, отворачивается.

— Да-а… Где ты разыщешь?

— В лесу, — уверенно отвечает Санька.

Легко и быстро, словно съезжая с горки, Санька двигается впереди. Следов от его лыж на твёрдом снегу нет, и Кате кажется, что Санька совсем не касается земли.

Катя уже разогрелась и немножко повеселела.

— Сань, — спрашивает она на бегу, — я там провалилась… А за тобой иду, не проваливаюсь. Почему?

— Так я ведь гляжу, — отвечает Санька. — Глядеть надо. На открытых местах снег отмякнул, его солнышком расплавило. Там не ходи. А где снег синий, там наст держится, и по нему хоть на возу поезжай.

Катя смотрит, где же синий снег. Его, оказывается, очень много.

Синие тени от деревьев. Синие бока у сугроба. Каждая низинка, каждая лощина залиты синевой. Значит, в лесу было столько дорог, а Катя и не знала!

Пролетев под обвислыми ветвями, Санька выкатывает на поляну и ждёт Катю.

— Гляди, какие зверюхи…

На поляне растут маленькие ёлочки. Их засыпало, согнуло, облепило снегом. Получились толстые неуклюжие зверюхи — не то медведи, не то верблюды. Их припекает солнце, и они плачут — пускают слёзы по бородам из сосулек.

Кате хочется погладить одну из них. Она подходит, чуть дотрагивается пальцами — и тут зверюха взрывается снежным фонтаном. Кверху летят белые хлопья, брызги, радужная пыль.

Катя испуганно вздрагивает. Прямо перед нею распрямившаяся ёлочка отряхивает с лапок последние снежные комки.

— Не даются в руки! — смеётся Санька. Лицо у него стало широкое, доброе, и на нём, как щёлочки, зажмуренные от яркого света глаза.

Вдруг Санька стирает с лица улыбку, наклоняет голову, прислушивается. Катя поскорей тоже отгибает у шапки одно ухо.

В вышине, на голой берёзе, с ветки на ветку капают фиолетовые огоньки. Одни долетают до земли и гаснут, другие дробятся искорками. Катя не сразу догадывается, что это капель. А на самой маковке берёзы суетится нарядная птичка на высоких ножках. Она вертит головой в тёмной шапочке, будто оглядывается, и звонко посвистывает в тоненькую дудочку.

Кате кажется, что птичка выпевает что-то знакомое. Но что? Вроде и понятно, а не выговорить, не передать…

— Слыхать? — серьёзно переспрашивает Санька. — Это синица. Как увидит, что вода с ветки потекла, так и требует: «Винтик-крантик завинтить!»

Катя не может удержаться от смеха — так здорово похоже вышло у Саньки. Санька вытягивает губы и пересвистывает:

— Крантик-винтик?

«За-вин-тить, завинтить!» — обрадованно подхватывает птичка.

— Шалишь! — мотает головой Санька. — Не стану! Вот придёт лето, всю капель завинтит. А меня и не проси…

Синица переворачивается на ветке вниз головой, камешком падает вниз и пропадает в зарослях. Кате становится жалко, что птичка так быстро улетела.

— А про цветы-то и забыли? — Санька огорчённо поводит носом. — Эх, мы!.. Ступай-ка сюда. Гляди!

Соскочив с лыж, он бежит в кусты на краю поляны. Раздвигает корявые чёрные ветки.

Катя наклоняется и видит настоящее чудо. Под кустами снег намело неровно, остались пещерки. Сверху они прикрыты, как стеклом, тоненькими ледяными листами.