Иной раз Банг жалела, что хоть и немного, но все-таки училась в колледже. Знали бы ее родители, что ее ждет, они не послали бы ее учиться. О дорогая мамочка, как хочется твоей дочке выбросить все это, в том числе и скромное образование, в мусорную корзину как ненужный хлам. Знай Банг наперед, что ей предстоит, она училась бы только одному — стрелять. Чтобы без промаха бить нечисть, преступную нечисть, которая сегодня окружает ее. Была бы жива мать, она бы не узнала свою дочь, свою любимицу; теперь она, жрица буйных попоек, проводит жизнь среди пьяниц, которые, напившись до бесчувствия, храпят в креслах.
Хуже всего по утрам, когда наступает мрачное похмелье, когда невозможно отделаться от страшных воспоминаний, от страшных мыслей… Слезы давно иссякли, и теперь она смотрит на мир широко открытыми, полными ужаса глазами. Поскорей бы наступил день, когда она окончательно почувствует себя лишней на земле и ей останется только одно: выпить снотворное, больше, чем обычно… Тогда конец всему: заботам, печалям, расчетам, страданиям, позору. Братишка вырастет, а отец… отца ненадолго хватит. Она легко расстанется с жизнью, потому что жизнь ей не дорога.
Чем больше поклонников появлялось у Банг среди посетителей бара, тем большую зависть и неприязнь внушала она другим девушкам, работавшим здесь. «Гляньте-ка, девица из колледжа, а тоже затесалась в нашу пьяную компанию», — презрительно бросала то одна, то другая. Прежняя жизнь Банг вызывала у них ненависть и презрение, а то, что она ходила в колледж, они считали тяжким преступлением. «Одно удовольствие видеть, что теперь она такая же, как и мы, теперь она не гнушается нами. А раньше, бывало, к ней и не подступишься: белое платьице, скромненькая шляпка, простенькие босоножки. Чистюля! Подумаешь, неудачница нашлась! Она, видите ли, чистая, незамаранная, она из образованных. Не то что мы!»
«В самом деле, откуда она свалилась на нашу голову! — подхватывали другие. — Каким ветром занесло к нам эту девицу из колледжа?»
«Ох, не переношу я этих чистюль, которые держатся недотрогами, — встревала в разговор еще одна не в меру резвая девица. — Подумаешь, корчат из себя бог знает что! Когда только пришла к нам, так была тихой и пугливой, как заяц. А теперь! Зазнайка! Я бы этих чистюль, которых мужчины считают кристально-чистыми, на куски резала! Много от их чистоты да кристальности толку…»
Почти полгода пробыв в баре, Банг привыкла сносить обиды, огрубела и иной раз даже как будто гордилась своим унижением, своими страданиями. Но в душе ее поселилось глубокое отчаяние. Самым страшным словом для Банг сделалось слово «будущее», а самым сладкозвучным — «смерть». А еще было слово, которое заставляло ее цепляться за жизнь, — это слово «семья». Видя родные лица, Банг приободрялась. Тогда девушка еще не знала, что в этом темном, бесконечном лабиринте брезжит свет факела, который поможет ей выйти на правильный путь.
Минуло время, и все вдруг с удивлением заметили, как изменилась Банг. Она стала приветливее, искреннее. Что-то новое вошло в ее жизнь, и девушка словно заново родилась.
Она нашла в себе силы заглушить и победить боль, терзавшую ее. Девушка высоко подняла голову, для нее теперь вновь засверкали звезды, она могла теперь дотянуться и до них…
«Нет, — думала Банг, — ты права, мамочка: я не выброшу в мусорную корзину свои знания, как бы ни были они скудны. Они мои, и я буду дальше учиться. А еще… еще я научусь стрелять, стрелять по врагу, потому что нашла верную дорогу в жизни, поняла, в кого надо стрелять».
И вот теперь в баре появилась Тхюи — еще одна живая душа… Девушка, которую небо наградило редкой красотой, прелестной фигуркой и улыбкой, которая способна растопить лед. Не одному из посетителей бара она вскружит голову, конечно же, на нее начнут заглядываться, и это, безусловно, вызовет зависть у других девушек, а может, и враждебность. Что делать, придется Тхюи все это терпеть…
— Так ты из Хюэ? Это замечательно! — воскликнула Банг. — Я очень люблю этот город, хотя и была там всего один раз.
— А я люблю своих родных: братика, маму. А любить город… — Тхюи улыбнулась, — я еще не научилась.
— Где твоя мама?
— Умерла.
— И моя тоже. Я очень горевала тогда, вся душа изболелась. Я все плакала и плакала без конца, но теперь взяла себя в руки; слезами горю не поможешь! Нельзя давать прошлому власти над собой, хотя из памяти ничего не вычеркнешь — слишком много горя пережито. Ты думаешь, время залечило мои раны? Нет. Ты видишь, я ношу траур. И это на всю жизнь. Это стало как бы моим оружием, это заставляет меня стремиться дальше, выше…
Банг умолкла. Она волновалась. Ведь она еще плохо знает Тхюи, и потому она ни словом не обмолвилась о самом сокровенном… И Банг заговорила о будничных делах, о работе в баре.
— Оказывается, ты крепкая. Только на двадцатый день тебя пробрало. А я так на четвертый день свалилась. Наутро с трудом пришла в себя. Вот так-то. Здесь все проходят это испытание вином. Сочувствую тебе… Но пока не могу, не имею права сказать тебе всего, что хотелось бы… Нет, не могу…
Проснувшись, Тхюи протянула руку, коснулась одеяла, которое кто-то заботливо накинул на нее, и открыла глаза. Рядом с ней сидела повариха Ти. Тхюи вдруг поняла, что лежит на ее кровати. Голова тяжелая, будто каменная. Похмелье, первое похмелье, ужасное, как капитан Хюйен, жестокое, как мадам Жаклин…
Повариху Ти девушка увидела впервые три недели назад, когда та принесла хозяйке в кабинет бутылку прохладительного. Той скоро стало известно, что у девушки нет ни отца, ни матери, что она из Хюэ и что поступила в бар ради братишки.
Почти год Ти состоит в услужении у хозяйки бара и стряпает для господского стола и для тех девушек, которые живут тут же, при баре. Повариха знала об этих девушках все; по-разному складывались их судьбы, но причина, побудившая их поступить на работу в бар, одна — надежда заработать на жизнь… А жизнь потешилась над ними, загнала в тупик. И только о Тхюи, застенчивой и немногословной, она не знала почти ничего. А в баре судачили:
— Прислуживает в баре, а держит себя, будто порядочная. Посмотрели бы вы, что с ней было, когда ее облапил какой-то янки: вся съежилась — будто пиявка, угодившая в известь.
— Ничего в ней привлекательного, кроме миленькой мордашки, ведь она и понятия не имеет, как принять гостя, как его угостить. Видно, хозяйка и обучить-то ее как следует не успела.
— Не скажи! Она девушка смекалистая. Когда пришла, по-английски ни словечка не знала. А теперь — пожалуйста, трех недель не прошло, а она уже может с шиком выдать целый набор фраз. Нет, она девчонка хваткая. Еще всех нас обставит.
— В самом деле, кого из нас, кроме этой Тхюи, хозяйка заставляла ходить на уроки английского? Ведь она идет на урок даже тогда, когда бар уже открыт! Видно, хозяйка смекнула, что эта девица — лакомая приманка. Ничего на нее не жалеет. И действительно, посмотрите, как вокруг новенькой увивается майор Дорис. Нечасто случается, чтобы в наш бар зачастили такие важные птицы! Ну, бывает, какой-нибудь американский офицер в высоком чине зайдет разок-другой и все. А этот каждый вечер сюда является.
Такие пересуды Ти слышала не раз. И вот, зайдя в свою комнату, она увидела на кровати Тхюи, забывшуюся в тяжелом сне. Повариха взяла одеяло и, подойдя на цыпочках, бережно укрыла девушку, а сама присела рядом и залюбовалась нежным овалом лица, густыми бровями, длинными блестящими волосами, разметавшимися по плечам. Такие тонкие черты бывают только у уроженок Хюэ.
Когда же придет конец всему этому! У Ти кровь прилила к лицу. Когда же кончатся эти дикие оргии, когда уберется отсюда эта нечисть, эти офицеры, которых должны развлекать бедные девушки?
В комнату заглянул солнечный зайчик, посланец огненно-жаркого, знойного летнего солнца, и все вокруг засияло.
Женщина поднялась, потом опять опустилась рядом с девушкой. Она внимательно разглядывала спящую девушку, ее яркие губы, густые ресницы. Что привело тебя сюда, детка? Что ждет тебя?
