— А как же! Так уж издавна повелось: дети не только догоняют отцов, но даже идут дальше их! Мы бы заикнуться не осмелились о том, о чем они говорят во всеуслышание!
Полицейский пост в конце рынка был обнесен двойным рядом колючей проволоки, стражи порядка топтались в нерешительности и боязливо оглядывались по сторонам. Вдруг откуда-то появились военные машины, из которых высыпали агенты полевой жандармерии, они быстро оцепили рынок, перекрыли все переулки и улицы, ведущие к пригороду. Но люди на рынке, словно ничего не замечая, продолжали набивать сумки провизией, казалось, их ничто, кроме собственных хозяйственных дел, не интересует…
— Началось! Началось в районе Чан Као Ван! — сообщил подъехавший рикша. Коляска его была пуста, но рикша с трудом переводил дыхание и утирал со лба пот. Он старался говорить как можно громче, но все никак не мог отдышаться. Затем примчался на мотороллере какой-то студент и, спрыгнув на обочину, громко выкрикнул:
— Слушайте! Наши начали разрушать заграждения!
И тут же, снова вскочив на свой мотороллер, он помчался в сторону моста Чыонгтьен. Ветер трепал его густую шевелюру…
Уже через несколько минут повсюду возникли толпы: возле кафе, на перекрестках, люди заполнили улицу Чан Хынг Дао, все главные улицы. Казалось, все до единого жители города вышли из домов и сейчас двигались к мосту Чыонгтьен. Все были оживлены, возбуждены. Полицейские попытались было поставить заслон, но толпа смяла его. Свистки полицейских, тяжелый топот ног, громкие крики, горящие гневом глаза. Толпа принялась уничтожать заграждения из колючей проволоки.
На перекрестке улиц Чан Као Ван и Зуй Тан вовсю кипит работа: снимаются заграждения с надписями на английском и вьетнамском языках, запрещающими вход. Валятся столбы, поддерживающие ограду из колючей проволоки, проволока наспех сматывается и подтаскивается к груде смятого, искореженного металла. Оказывается, все заранее запаслись молотками, кусачками и клещами, людей становится все больше и больше, они ловко орудуют инструментами. Глаза возбужденно блестят. Со стороны моста Чыонгтьен доносится нарастающий шум, слышны радостные возгласы и аплодисменты. Вооруженные полицейские в своей желто-белой униформе стоят поодаль с подчеркнуто равнодушным видом — стоит ли придавать серьезное значение глупым выходкам толпы… Впрочем, они отлично сознают, что имеют дело с достаточно сильным противником. Эти люди, вышедшие на улицы, совсем не похожи на трусливых и робких обывателей, которые, боязливо приоткрыв дверь, выглядывают наружу, — эти действительно не страшны, как не страшны и те, что в панике звонят друг другу по телефону и в конце концов сходятся на том, что лучше держаться подальше от всего этого. Полицейские тоже поняли, что лучше пока оставаться в стороне. Они видели, как сливаются в единый поток группы молодежи — главным образом учащиеся и студенты, как эти группы появляются со стороны моста Чыонгтьен, прибывают с вокзала и подтягиваются из Дапда, — так что все три колонны сходятся возле университета, а тут к ним присоединяются студенты, поджидавшие их в здании филологического факультета. И у всех припасены ножи, молотки, клещи, ножницы… Полицейские мгновенно сообразили, что дело принимает серьезный оборот и что эти выступления молодежи не сулят ничего хорошего ни хозяевам, ни их слугам. Вот почему они сочли за благо незаметно ретироваться и держаться поближе к телефонам, вот почему они привели в состояние готовности систему сигнализации. Они осыпали друг друга бранью по телефону, сваливали вину друг на друга, взывали о помощи, отдавали распоряжения. И все-таки сейчас им не оставалось ничего иного, как изображать презрительное равнодушие к очередным выходкам сопляков. Блюстители порядка были не на шутку встревожены, они еще помнили недавнее выступление студентов и учащихся, которые устроили потасовку с жандармами прямо перед правительственными учреждениями Сайгона. Это происходило как раз в те дни, когда глава государства генерал Нгуен Кхань обдумывал, как быть с законом Вунгтау. А теперь этот закон разорван в клочья, — получив хорошенький нокдаун, глава государства вынужден был пойти на уступки. Если уж сам глава государства генерал Нгуен Кхань пошел на попятную, то им, полицейским, тем более ни к чему лезть на рожон. Если бы эти сопляки затевали потасовку в первый раз! Ведь они уже убедились в беспомощности полиции в тот день, когда затеяли заварушку около здания палаты депутатов! Они препроводили под конвоем главу государства прямо на глазах у полиции, которой ничего иного не оставалось, как молча наблюдать все это. Пусть пока все идет своим чередом, лишь бы не случилось чего-нибудь посерьезнее, не то все эти газетные писаки поднимут шумиху! Ну конечно, вон уже стрекочут кинокамеры, щелкают фотоаппараты… Откуда они только взялись? Охваченные страхом полицейские, не сговариваясь между собой, незаметно, по одному удаляются, спеша укрыться в гостинице «Тхуанхоа», подальше от объективов…
А толпа все растет. Слышатся громкие возгласы:
— Это наша страна!
— Это наш город!
Люди во весь голос говорят то, что они думают, люди открыто смеются… Кое-кто прихватил магнитофон и старается найти удобное место для записи…
Как быстро на этот раз исчезли жандармы и полицейские! Прямо на их глазах уничтожены заслоны и на улице Чан Као Ван, и на улице Зуй Тан, на проспекте Ле Лой. Но мало того — толпа прорывается и на улицу Нгуен Чи Фыонг! «Черт возьми, я так и знал, что это случится!» — раздраженно бросает полицейский, забывая, что стоящий рядом с ним выше чином. В бинокль отсюда отлично видны ножи и палки, полицейские дубинки и молотки, клещи и ножницы в мускулистых, крепких руках. Шум, крики не умолкают… С поразительной быстротой уничтожаются несколько рядов заграждений из колючей проволоки на улице Нгуен Чи Фыонг и Зуй Тан, все это сваливается в кучу у бензоколонки.
— Это наша страна! Это наш город!
— Пусть американцы не суются в наши дела!
Откуда-то появляются люди с коромыслами, коляски рикш, велосипеды, мопеды вытягиваются в ряд по обеим сторонам улиц Зуй Тан, Чан Као Ван и Нгуен Чи Фыонг. Огромная плотная толпа окружает гостиницу «Тхуанхоа». Ни один американец не осмелится сейчас показаться на улице. Полицейские ринулись в гостиницу, поближе к американцам, надеясь найти убежище, но толпа со всех сторон окружила гостиницу. Кто-то пытается позвонить в центр госбезопасности, но получает ответ, который ошарашивает. Один за другим полицейские удирают через черный ход, пока на всю гостиницу не остается один дежурный, которого поставили здесь для проформы. Ему дано распоряжение: что бы ни случилось, оставаться на своем посту, и, осознав весь ужас своего положения, дежурный начинает нервно хихикать. Этот смех похож на всхлипывания. Если разъяренная толпа разнесет заграждения перед гостиницей и ворвется внутрь, ему одному придется нести ответ за всю братию, и уж его не пощадят! Не пройдет и минуты, как он расстанется с бренной жизнью, даже не попрощавшись с женой и детьми. Страшно подумать, что будет с его семьей! Трое больших, двое совсем маленьких, жена без всякой профессии! Если они ворвутся сюда, он бросится на колени, будет умолять сжалиться над ним, над несчастной семьей, которая останется без кормильца. Он скажет, что трое его старших детей — тоже школьники, что они тоже участвуют в выступлениях… Тут он вспомнил, что совсем недавно надавал детям затрещин за то, что они якшаются со смутьянами, с этими бездельниками, которые только и делают, что митингуют да протестуют! И все же он может сказать, что его сын тоже участвовал в демонстрации студентов в тот день, когда они конвоировали генерала Нгуен Кханя… помнится, когда он узнал об этом, голова его словно налилась раскаленным свинцом, а руки и ноги обмякли, стали как ватные…
Шум снаружи усилился, топот множества ног нарастал. Полицейский побелел от страха. С минуты на минуту они ворвутся сюда и растерзают его. Ему казалось, что бездна разверзлась перед ним. Нет, надо взять себя в руки. Они, кажется, не собираются врываться в гостиницу, толпа устремляется дальше, на улицу Нгуен Чи Фыонг — студенты, служащие, рикши, мелкие торговцы… Вроде пронесло! Дежурный кидается к телефону: — Алло! Алло!
