Кхиет задавал себе бесчисленное множество вопросов и не находил ответа. Схватив шариковую ручку, он машинально рисовал на листке беспорядочные круги, множество кругов — вихрь на бумаге, вихрь в его душе.
— Тхюи! — тихо позвал Кхиет и написал имя девушки на листке.
Шумный Хюэ. Остроконечные шляпы со стихами на внутренней стороне, белые платья, длинные девичьи волосы, мост Чыонгтьен — целых двенадцать пролетов, — холм Нгы на берегу реки Ароматной, башня Тхиенму, дворец с его пурпурно-золотым великолепием, мавзолей императоров, снопы солнечного света в роще арековых пальм у селения Виза, оживленные и поэтичные улички Намзяо…
Теперь все это — символы прошлого, старина, уходящая в глубь веков, но это и есть богатство и достояние Хюэ, переходившее от поколения к поколению. За эти священные реликвии проливали свою кровь далекие предки, и поэтому сегодня город заботится о том, чтобы сохранить все это в неприкосновенности.
Сегодня Хюэ проснулся раньше обычного. Едва лишь поднялся туман над рекой, едва рассеялась мутная пелена, открыв хрустальное, прозрачное небо и нефритовые облака, озаренные солнечными лучами, как перед входом в здание филологического факультета пединститута собралась толпа шумных, задорных студентов.
Актовый зал, набитый до отказа, замер в ожидании. Губернатор провинции, он же мэр города Хюэ, явился в точно назначенное время — он прибыл сюда по приглашению объединенного студенческого совета. Вот один из студентов подошел к микрофону и обратился к губернатору от имени всех собравшихся:
— Уважаемый господин губернатор! Уважаемые…
В зале зашумели.
— Разрешите вам представить…
Сначала глаза всех собравшихся были устремлены на парня у микрофона, потом все разом повернулись к губернатору провинции, следя за тем, как меняется выражение его лица. Однако Хыу — так звали губернатора — сидел, застыв, как изваяние. Он ощущал на себе пристальные взгляды сотен глаз, эти взгляды сверлили, буравили его, губернатору было явно не по себе и лишь усилием воли он сохранял спокойствие.
— …Мы требуем прекратить преследование студентов и учащихся и освободить из-под стражи представителей студенческих организаций, — говорил оратор. — В высших учебных заведениях необходимо ввести обучение на вьетнамском языке, надо снизить плату за обучение, отменить воинскую повинность для студентов…
Хыу понимал, в какой сложной ситуации он оказался. И ведь предвидел все заранее, понял все еще тогда, когда был у себя, когда еще не видел ни этого зала, ни этих устремленных на него глаз… Он понял все уже тогда, когда получил приглашение и решил ехать. Ему уже давным-давно известны все эти требования студентов, они ему оскомину набили. Хыу слышал все это уже во время недавней демонстрации студентов — он помнит, как они шли рядами по десять человек: голова колонны в Анкыу, а хвост еще у рынка Донгба. Мелкие торговцы закрыли свои лавчонки и присоединились к колонне, потом к ним примкнули лоточники, со всех сторон стали стекаться велорикши, рабочие, служащие, буддисты… Колонна росла… Демонстранты несли гроб с мальчиком по имени Зыонг Мо и множество плакатов, они требовали наказать убийц мальчика, требовали свободы, демократии, требовали замены военной администрации выборной гражданской, прекращения репрессий и отмены конституции марионеточного правительства и еще многого другого. Их требования Хыу знал наперечет, мог повторить слово в слово, он помнил все, что было написано на плакатах, и, собираясь прийти сюда, в этот зал, он мысленно представил себе, что его ждет, и заранее тщательно взвесил все возможности. Он разработал план действий, который назвал «Десять минут усмирения». Он не раз выкручивался — выкрутится и на этот раз, но он никак не ожидал, что обстановка окажется столь напряженной, слишком напряженной! Хыу ощутил свинцовую тяжесть во всем теле и с ужасом осознал, что не может собраться с силами и задыхается от жары…
— Мы требуем, чтобы правительство немедленно отменило закон Вунгтау[5], это справедливое требование всех вьетнамских граждан, которые выступают за национальное самоопределение, против засилья иноземцев, предателей родины и диктаторов. Это по их вине часть нашей родной земли оказалась в лапах иностранцев, это они пригрели змею на груди, пустив врагов на родную землю.
Представитель студентов продолжал свою речь, но Хыу уже ничего не хотел слышать, ему казалось, что у него в голове гудит пчелиный рой. Проклятье! Никогда еще ему не приходилось попадать в такое положение.
Представитель студентов закончил свое выступление. Хыу поднялся, точно подброшенный пружиной.
— Я пришел сюда, чтобы встретиться с вами, чтобы выслушать ваши требования. Вопрос об освобождении временно арестованных студентов будет рассмотрен на уровне администрации провинции… разумеется, на основании доклада управления госбезопасности и при условии, что эти студенты осознали, что их действия по подрыву безопасности и порядка в городе принесли плачевные результаты. Посудите сами: бросили учебу, отказались сдавать экзамены, доставили огорчения родителям, вынудив их жаловаться, — нам пришлось скрепя сердце пойти на такую меру, как временный арест…
В зале поднялся шум. Напряжение достигло предела… Вздувшиеся вены, капельки пота на смуглых лбах, в широко открытых глазах застыл гнев…
— Что касается второго вопроса — а именно отмены закона Вунгтау, — в голосе Хыу зазвучали доверительные нотки, — мы доложим наши соображения главе государства, генералу…
Его прервал громкий голос из зала:
— Возмутительно! Все те же приемы! Послушать его — так все просто, сплошные светлые перспективы… Все поставлено с ног на голову, знаем мы эти хамелеонские штучки… Ишь, как рассыпается: «Позвольте обратиться», «Нам пришлось скрепя сердце»… Пустые обещания! Довольно болтовни! Плетет тут всякую околесицу! А у самого припасены гранаты со слезоточивым газом да полицейские дубинки…
И тут действительно раздались полицейские свистки, топот ног у всех дверей, послышался стук кованых ботинок по кафельному полу, шуршание жесткой ткани униформы. Мгновенно были перекрыты все входы и выходы. Все, кто был в зале, разом вскочили со своих мест. Хыу бросил микрофон, махнул рукой, подавая кому-то знак. Началась схватка. Губернатор исчез.
Люди в масках, вооруженные до зубов, набросились на вопящих, отчаянно сопротивляющихся, совершенно безоружных студентов.
Проклятья, угрозы, истошные крики, пинки, брань, лязганье металла — все слилось в сплошной хаос. Злоба и ненависть…
Через несколько минут чудища в масках выволокли из помещения нескольких студентов с закрученными назад руками. Лица у арестованных были покрыты синяками и ссадинами.
Арестованных втолкнули в стоявшую наготове машину, и она тут же умчалась.
Уже через сорок пять минут по всему студенческому городку были развешаны плакаты, на которых еще не просохла краска: «Объявляем бойкот экзаменационной сессии 1964 года!» На кирпичных воротах, на стенах одна за другой появлялись надписи: «Забастовка учащихся», «Забастовка на рынках». Транспаранты перегородили проспекты. Ненависть переполняла сердца, она достигла невиданного накала.
В Хюэ прибыл Нгуен Кхань[6].
— Кхиет, садись-ка ко мне!
Кхиет не заставил себя ждать, вскочил на мопед, который понесся на предельной скорости.
По проспекту Ле Лоя по направлению к Государственному университету мчались машины всех видов и марок. Вон ребята с педагогического факультета, а вон с филологического, с юридического… И еще множество ребят из средних школ, знакомых и незнакомых…
— Если уж Нгуен Кхань притащился в наш город, надо устроить ему подобающий прием!
— Эх, надо бы его захватить, а не удастся, так прекратим занятия, сорвем сессию!
Мимо Кхиета на японском мопеде промчались знакомые ребята из школы имени Нгуен Зу. На тротуарах было полно народу: к университету шли грузчики, мелкие торговцы, лоточники.
