— Это очень… по-домашнему. Я не думала, что ты будешь жить в пригороде.

Я ухмыляюсь и продолжаю ехать, затем въезжаю на свою подъездную дорожку. Я живу в пригороде, но в этом есть странный комфорт, который, как я никогда не думал, мне понравится.

Дверь гаража поднимается, и, въехав внутрь, мы выходим из машины. Я хватаю её сумку из багажника и набираю код на циферблате датчика.

— Код: два-восемь-один-ноль-семь.

— Ммм, хорошо.

— Повтори.

— Два-восемь-семь-один-семь? — Она прикусывает губу, и я качаю головой.

— Два-восемь-один-ноль-семь.

— Два-восемь-один-ноль-семь.

Я киваю.

— Хорошо. Не забывай его.

Она следует за мной внутрь, и я сразу же поднимаюсь по лестнице. Я указываю на дверь слева.

— Ты можешь воспользоваться этой ванной. Полотенца и всё необходимое в шкафу. Твоя комната здесь. — Прямо напротив ванной я вхожу в свободную спальню. Я хочу дать ей возможность побыть в своём собственном пространстве, хотя это последнее, чего я хочу. Я не знаю, почему у меня есть дополнительная комната, но лучше бы это был спортзал или домашний кинозал, чтобы она была вынуждена спать в моей комнате. Бросив сумку Полли на пол, я выхожу обратно в коридор и указываю в конец коридора. — Там моя комната. Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной в одной кровати, но я пойму, если ты предпочтёшь побыть одна. — Разворачиваясь, мы возвращаемся на кухню, и я беру замороженную лазанью и засовываю её в духовку.

— Она будет готова примерно через час и двадцать минут. Будь как дома. Телевизор, фильмы, еда, выпивка, что угодно. — Я ставлю одну ногу на ступеньки, когда девушка хватает меня за руку.

— Что случилось в закусочной с тем мужчиной?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней. Боже, какой же я идиот. По стольким разным причинам. Я не заслуживаю кого-то такого милого, как она. Несмотря на то, что она пытается показать мне своё отношение, я вижу мягкую сторону под её оболочкой. Я не могу предложить ей ничего, кроме своего тела… будь то для удовольствия или защиты, мне действительно всё равно. Но мне не позволена роскошь снова быть счастливым. Я разрушил своё счастье, и я не заслуживаю ещё одного шанса на него. Не имеет значения, как сильно я хотел бы иметь это с ней. Как бы мне хотелось, чтобы всё было по-другому.

Однако Полли не заслуживает того, чтобы я так с ней обращался. Короткие или уклончивые ответы на её вопрос — это не круто. Её нужно любить и беречь — на что я просто не способен, как бы сильно мне этого ни хотелось. Я веду себя как придурок, но я не привык, чтобы кто-то задавал сложные вопросы, потому что я так хорошо скрывал ответы.

Но Полли… она другая. Она — молитва без ответа. Она лучше… намного лучше, чем я. Она заслуживает лучшего. Поэтому я даю ей ответ, который она заслуживает услышать.

— Он знал моих бабушку и дедушку, и это подняло старое дерьмо во мне.

— Мне жаль. Это всегда тяжело, когда такое случается. Кто-то что-то говорит, и как будто всё, что ты пытался скрыть, выскакивает наружу и нападает на тебя с маленькими мачете.

— Да. Точно. — Как миллион крошечных порезов, разрезающих твою кожу.

Она переминается с ноги на ногу и берёт мою другую руку в свою.

— Я не знаю, что с нами происходит.

— Я тоже.

— Я сказала это вчера, и я скажу это снова. Мы не подходим друг другу.

Я протягиваю руку, чтобы обхватить её лицо. Она прекрасна, но я не гожусь для неё.

— Я знаю.

— Но иногда это кажется правильным.

— Я знаю. — Я целую девушку в лоб и отступаю, затем иду в свою комнату, где закрываю за собой дверь. Нервы заставляют мои руки дрожать, когда я достаю коробку из шкафа, а затем хватаю пару бутылок, прежде чем сесть на край кровати и открутить крышку.

Как я и предполагал, я слышу голос Софии. Умоляя, умоляя меня. Я закрываю дверь у неё перед носом, затем открываю другую и поскальзываюсь на крови моих родителей. Это абсолютно худшие воспоминания, те, которые объединяют моих родителей и Софию. Потому что эти воспоминания о них — это то, что сделало меня таким ублюдком с Софией. Швырнуть их мне в лицо — это меньше, чем я заслуживаю. Это порочный круг, который я не могу остановить.

Это было давно… Я сделал всё, но я собираюсь доказать, какой я слабовольный ублюдок. Как только у меня в груди начинается жжение, я улыбаюсь, приветствуя боль.

Полли

Лазанья подгорела, потому что я погрузилась в свои мысли с головой. Я не знаю, что произошло в закусочной, но за то время, что я знаю Эрика, я никогда не видела такого поражения на его обычно суровом лице. Я видела его почти во всех других эмоциях. Резкие линии его челюсти смягчились, когда он был внутри меня. Пристальный взгляд, который обычно просверливает меня насквозь, затуманивается беспокойством, когда он думает, что я в опасности. Но его обычно уверенные шаги были нетвёрдыми, когда он шёл по коридору к своей комнате вчера.

Мне неприятно это признавать, но я вроде как надеялась, что он действительно вернётся в закусочную после моей смены, чтобы отвезти меня. День шёл как обычно, пока он не вошёл. Именно тогда я, наконец, вздохнула с облегчением. Я хотела, чтобы Эрик пришёл за мной. Мне кажется глупым продолжать вести себя так, будто я его не хочу. Я не отрицаю этого; я просто пытаюсь защитить себя, своё сердце.

Моё предательское сердце, которое ускоряется, когда он рядом, но замедляется, когда Эрик прикасается ко мне.

Я отрываю верхнюю часть подгоревшего сыра от своего куска лазаньи и съедаю оставшиеся слои. Прошло пару часов с тех пор, как он закрыл дверь в свою комнату, но я слышала движение. Поскольку я чувствую, что нахожусь здесь только из чувства долга и что я заставляю его чувствовать себя неуютно в его собственном доме, я решаю убрать остатки лазаньи обратно в холодильник и отправиться спать.

Почистив зубы в своей ванной, я иду по деревянному коридору в его комнату. Вода всё ещё течёт, и так уже долгое время. Около часа. Я стучу, но он не отвечает. Может быть, он просто принимает душ. Долгий душ. Вместо того, чтобы беспокоить его, я решаю вернуться в свою комнату и лечь спать.

Но тут в его комнате разлетается стекло, и я рефлекторно тянусь к ручке и поворачиваю её. Удивительно, но она поворачивается под моей рукой, и я толкаю дверь, открывая.

— Эрик? — Я вхожу в его комнату. — Эрик? — не получив ответа, я начинаю волноваться и продолжаю идти в смежную ванную комнату. После стука моё сердцебиение учащается от нервов, и я не думаю, прежде чем открыть дверь. Я резко останавливаюсь, увидев, что передо мной.

Эрик лежит в ванне, на него льётся вода из душа. Занавеска для душа наполовину сорвана и безвольно свисает. Его одежда насквозь промокла, а тело сотрясает такая сильная дрожь, что голова отскакивает от фарфоровой ванны. Бутылка из-под ликёра разбита вдребезги на полу, в нескольких дюймах от окровавленной руки, свисающей с края.

— Эрик! — Я бросаюсь к нему и тянусь, чтобы выключить воду. — Чёрт. — Леденящие холодные капли впились в мою голую руку, как булавки и иглы. Я поворачиваю ручку, и когда поток прекращается, тишина становится жуткой. Перегнувшись через него, я хватаю полотенце с держателя на стене, но по пути вниз поскальзываюсь на воде. Моя рука порезана осколком стекла, и я быстро поднимаю её, чтобы обнаружить прозрачный предмет, торчащий из моей ладони.

Я выдёргиваю его и прижимаю полотенце к Эрику, пытаясь впитать немного влаги с его ледяной одежды.

— Эрик, проснись. — Я хлопаю его по щекам, что вызывает только стон из его посиневших губ, но, когда я пытаюсь поднять его, рана на моей руке открывается ещё больше, и я роняю его, останавливая любой прогресс, которого я добилась.

К счастью, он дышит, и после того, как я прижала свою неповреждённую руку к его ярёмной вене и почувствовала сильную пульсацию вены, я принимаю решение. Выбегая из комнаты, я роюсь в его вещах на комоде и, наконец, нахожу его телефон. Подняв его, я провожу кнопкой разблокировки по экрану и просматриваю его контакты.