Наконец, их путь подошёл к концу, и они оказались перед уже знакомой Павлу дубовой дверью, ведущей в кабинет Кирилла. Он прошёл, не удостоив сидящего в приемной монаха взглядом. Князь втайне надеялся, что тот возмутится, но к его неудовольствию монах и бровью не повёл. Он вообще, наглец эдакий, вязал, нахлобучив очки на нос и беззвучно шевеля губами.

В кабинете Павел обнаружил дядю Кирилла в компании отца, пребывающих в приподнятом настроении. Они душевно поприветствовали Павла, усадили за стол и предложили разделить с ними радость дегустации монастырской настойки. Одно перечисление содержащихся в ней трав грозило продолжаться часами, так что Павел прервал дядины словоизлияния и спросил напрямую:

— Дядя, а правда что вы отбираете у простолюдинов магически одаренных детей и передаете их в благородные семьи?

Он ожидал немой сцены. Ожидал, что дядя с отцом многозначительно переглянутся и один из них начнет говорить мягким, вкрадчивым тоном, тщательно подбирая слова…Но нет. Они были совершенно невозмутимы и молча смотрели на него. От досады князь шлепнул по ладонью по столу:

— Да скажите же хоть что-нибудь!

— А что тут говорить? Это правда, — ответил отец. — Ты мне родной, дар у тебя врожденный. Хотя внешность пришлось подкорректировать, волосы — то у тебя в мать пошли, от рождения рыжие были. А вот Кирилл неведомо какого роду племени.

— Я плоть от плоти Плечеев, — торжественно продекламировал дядя, после чего они с отцом чокнулись и опрокинули содержимое рюмок в рот.

— Правильно говоришь, Плечеев ты. Кровное родство, оно для простолюдинов важно. Нам же, благородным, важнее чтобы страна стояла. А для этого нам необходимо чтобы ни у кого, даже у перепившегося до полного помрачения рассудка гуляки и тени сомнения не возникало в праве благородных править. Мы сильны до тех пор, пока щелчком пальцев можем простого человека жизни лишить. Ты сам подумай, Паша, вот допустим на войну идет полк. Полного состава полк, тысяча человек, с обозом, при броне и оружии. А с ними всего три человека из благородных. И вот эти три молодых парня будут посылать на смерть сотни человек. Допустим, надо реку форсировать и врагу в незащищённый фланг ударить, или для успешной атаки нужно отвлекающий маневр организовать. И вот, безусый юнец объявляет сотне бывалых, не одну военную кампанию прошедших головорезов, что им предстоит идти в безнадежную атаку из которой хорошо если половина вернётся. Станут они его слушаться, коли не будут знать, что он их может в мгновение испепелить, утопить или заставить между собой драться?

— Я не стану с этим спорить. Но зачем же всех без исключения детишек одаренных забирать? Можно только самых сильных, а слабых оставлять. Какую пользу слабые целители могут крестьянам оказать? Ведь целые сёла вымирают от заразы, пока к ним целитель придворный доберется. А может и не поехать, если у цесаревича приступ простуды совершится.

— Верно, — с неприятной улыбкой ответил Кирилл, — но так мы порушим всю систему. Сейчас есть чёткое деление: есть мы, благородные и могущественные, и есть простолюдины, которые могущества лишены. Если же не будет чёткой границы между сословиями, всё рухнет. Какому — нибудь разбогатевшему на торговле или добыче золота мужику рано или поздно придёт в голову мысль, что сотня слабых магов имеют шансы против одного сильного. От этой мысли до гражданской войны один шаг остаётся. Ты этого хочешь для нашей Империи?

Павел мотнул головой.

— Ну так прими существующее положение вещей, и займись тем, что приличествует наследнику рода Плечеевых, — неожиданно жёстко сказал отец. В душе Павла поднялась буря негодования:

— Отец, я этим и занимаюсь! Тебя прокляли и я тебя с того света, можно сказать, вытащил! Тёмные сцепились с Витеничами, они хотели тебя убить, а меня привлечь на свою сторону.

— Я знаю, — спокойно сказал отец.

— Знаешь!? — поразился Павел.

— Конечно. Это был риск, но риск разумный. Злоумышленники вскрыли свои замыслы, ты проявил себя хорошо. Я горжусь тобой. сын. Кстати, кого ты выбрал в жены?

— Никого, — буркнул князь, — ты сам — то когда женился? Вот и я торопиться не буду.

— Разумно, — согласился отец, — но если бы я умер, ты кого бы выбрал?

— Ведьму, наверное.

Отец выразительно посмотрел на своего брата. Тот тяжело вздохнул и отодвинул чёлку. У Павла глаза на лоб полезли от удивления, когда отец отвесил Кириллу увесистый щелбан, а тот покряхтел и молвил:

— Вероника злая будет.

— Да и пусть её злится, — беззаботно махнул рукой отец, — Паша, ты иди. Мы с Кириллом о своём покалякаем. Сегодня в трапезную спускайся, познакомлю тебя кое с кем. Хотя ты. Думаю, уже успел с ней познакомиться.

— Отец, погоди. Я правильно понимаю, что сейчас при дворе борются две партии?

— При дворе всегда идет борьба, и партий немного больше, чем две. Но в целом — да, ты прав.

— И мы, Плечеевы, выступаем на стороне тёмных?

— Нет, конечно. Мы, Плечеевы — опора трона, и потому сейчас мы используем темных в интересах короны.

— Но ведь это настоящие тёмные. Не такие, как Домидов и подобные ему, это настоящее зло. Я ведь был у них на сборище. Я думал, что они давно истреблены, но они живы.

— Никакого зла не существует. Есть инструменты, и эти мрачные семьи с их изуверскими ритуалами всего лишь инструмент. Инструмент неприятный, но эффективный. Мы используем их: столкнем с Витеничами, и таким образом ослабим и тех и других, а сами выйдем победителями. Как и всегда. К тому же, Домидов силён. Он справится с ними.

— И сам немного ослабнет заодно, а то много силы себе забрал, — буркнул Кирилл. Отец согласно кивнул.

— Но они же прокляли тебя, отец!

— А Домидов, узнав об этом, помог тебе найти лекарство. И с радикалами не поссорился и мне помог. Хотя тебя темные теперь не очень любят, так что будь аккуратнее. Ладно, иди себе. Только от Василька сбегать не пытайся.

Павел встал. Направился к двери.

— Я серьезно, — сказал ему вслед отец, — даже не пытайся сбежать от Василька.

Павел попросил Василька проводить куда — нибудь, откуда видно хоть что — то кроме стен. Тот не долго думая, привёл князя на небольшую террасу, с которой открывался прекрасный вид на окружающую монастырь местность, но при этом с неё никак нельзя было наблюдать за происходящим во внутреннем дворе. Ну, хоть что — то, решил князь и выразил желание остаться здесь. Василек ничуть этому не удивился, или не подал виду. Уселся себе в уголке и принялся беззвучно молиться. Павел некоторое время честно пытался полюбоваться пейзажем. Как и всегда — не получилось. Он был плотью от плоти Александровской Слободы. Неплохо чувствовал себя во всех трёх столицах — Центральной, Северной и Южной. Вполне сносным находил присутствие в родовых гнёздах благородных родов, в которых ему доводилось гостить. Ему всегда были интересны люди, а природные просторы, так восхищавшие придворных девиц и художников, он находил не о что бы скучными — просто никакими. Это лишь зеленое, желтое, серое или белое — в зависимости от времени года, пространство, на котором трудятся крестьяне, о существовании которых он знал лишь теоретически. Ещё существовали горы, внутри которых добывались руды и уголь, превращавшиеся на заводах Домидова в полезные вещи. Чтобы не прослыть при дворе бездушным и чуждым красоты типом Павел иногда застывал вот так как сейчас, вперив взор в пространство и начинал думать о делах, планировать стратегические военные операции, решать в уме задачи из учебника или анализировать исторические трактаты. Лицо у него в эти моменты обретало вполне подходящее выражение.

Он принялся раздумывать о том, какую роль в состязании двух партий при дворе может сыграть то, что происходит сейчас на юге. Здесь среди столичных царедворцев он редко встречал тех, кто мыслит стратегически, в основном мысли у них заняты сиюминутными союзами и скоротечными интригами. Отец и ещё несколько человек составляют редкое исключение, и потому именно они стоят на верхней ступени трона, а остальные ищут их милости и пытаются привлечь внимание.