— Православие — это вера про смирение и любовь к ближнему, а не про очищение огненным мечом земли от всех неверных. — пояснил свою позицию Филарет. — Я лишь пастух, что оберегает агнцев божьих. Даже если в заблуждении своем они верят… не слишком правильно.

— Я не стану с вами спорить на теологические темы, ваше святейшество. — сказал я, покачав головой. — Во-первых — вы меня всё равно переспорите, а во-вторых, я не хочу вмешиваться в дела церковные. Ни специально, ни случайно. Богу-богово.

— Позиция очень похвальная, хотя и не слишком осуществимая. — заметил патриарх. — Уж слишком часто вы невольно делаете то, что недоступно не только простому человеку, но и одаренному. И это как пугает, так и воодушевляет многих из прихожан самых разных достоинств и титулов. Надеюсь, ваша цель не стать лжепророком или ложным святым? Иначе мне придется…

— Нет. Как вы хотите сберечь свою паству, так я хочу сберечь Россию. — задумчиво сказал я. — Для меня даже не принципиально в виде империи или федерации во главе с президентом. Хотя, пока я не вижу иного способа кроме как воссесть на трон, слишком много у нас врагов, и слишком много накопилось противоречий.

— Которые может разрешить единая вера. — тут же подсказал Филарет.

— Или единая жесткая власть. — кивнул я. — Вера, к сожалению, решает только часть вопросов — идеологическую. А совсем недавно я понял, что это хоть и важно, но далеко не решающе для государства в целом. Экономика, политика, армия… я пока слишком мало знаю, чтобы верно оценить все сложности, но потихоньку вхожу в курс дела. Надеюсь, к коронации успею.

— Разве вы не родились с пост-знанием? — нахмурился Филарет.

— Кажется мы вкладываем и в это понятие разный смысл. — улыбнувшись ответил я. — Не знаю, родился я в этом теле шестнадцать лет назад и пребывал все это время в коме под действием препаратов, или моя душа вселилась в него только в позапрошлом году, но я почти ничего не помню из прошлой жизни. Обрывочные воспоминания, от большей части которых пришлось отказаться ради сохранения самых важных.

— Это сильно нас отличает. — задумчиво проговорил патриарх. — Впрочем, я предполагал нечто подобное. Не может себя так вести пятнадцатилетний подросток. Так же как и не может столько знать, даже если все эти годы находился в другой стране. И всё же это странно. Что же было столь ценным, что ради этого пришлось пожертвовать памятью о прошлой жизни?

— Техники развития духа и навыки их применения. — честно ответил я. — Любой человек, и тем более одаренный, может их освоить, лет за пятьдесят — семьдесят. Если выдержит тренировки и не сойдет с ума от медитаций.

— Это… — Филарет нахмурился, а затем через несколько секунд рассмеялся. — В самом деле, такого я не ожидал. Выбрать вместо знаний силу, что хранят другие знания. И что в результате?

— В результате юноша, что может применять навыки глубокого старца. — ответил я с улыбкой.

— Вот только без жизненных воспоминаний и мудрости, приходящей с потерями и радостями. — проговорил Филарет. — Даже не знаю, хорошо это или плохо. Но судить о том на сколько это обычное явление не могу.

— А кто-то может? — уточнил я. — Мне казалось, что встреча двух Странников событие вообще экстраординарное. Пусть перерождения происходят постоянно, но вот запомнить свое бытие и пронести его через врата души в новое тело и новый мир…

— Буддизм? Хотя, чего удивляться. — хмыкнул Филарет. — Но странно что вы не родились в семье какого-нибудь Индийского раджи.

— Я русский. — нахмурившись ответил я. — Не знаю сколько лет я тренировался и сколько прожил в отрыве от родины, но я родился и чувствую себя русским.

— В таком случае предлагаю не возвращаться к теме перерождения. — чуть задумавшись сказал Филарет. — Я искренне считаю, что получил второй шанс за великомученичество. Шанс исправить собственные грехи и силу чтобы не допустить греховных действий по отношению к Церкви и нашей Вере.

— В таком случае нам придется работать вместе. — сказал я, прикрыв на несколько секунд глаза. — Возможно мы даже будем полезны друг другу и сможем добиться куда большего, чем поодиночке.

— С интересом послушаю ваше предложение. — ответил Филарет.

— Оно, собственно, не мое. Это вообще не предложение, если можно так выразится. Скорее предположение, высказанное моей супругой несколько недель назад. — сказал я. — Она предложила создать в России христианский орден, как делали в Риме и Священной Римской империи германской нации.

— Ордена не свойственны православию. — напомнил патриарх.

— Верно, но вполне свойственны высшей аристократии, так же как масонские ложи и прочие тайные организации, служащие больше для удовольствия и удобства общения, чувства сопричастности. — проговорил я, вспоминая нашу беседу. — я же предлагаю сделать действительный орден, который будет формально подчиняться лишь вам, патриарху, и в котором наравне с молитвами будут применяться духовные тренировки и практики.

— Это противоречит православному канону. — возразил Филарет.

— Я бы сказал, что много чего противоречит, но вы же сами признали, что рано или поздно приходится ступать в ногу со временем. — улыбнувшись проговорил я. — А наш орден сможет не только легализовать мою деятельность и целительство, но и позволит существенно усилить позиции церкви на политической арене. Это соответствует вашей цели?

— Возможно. — неопределенно сказал патриарх. — Но кому будет подчиняться этот орден фактически? Сколько в нем будет от православного христианства?

— Монахи в монастырях не только молятся, но и занимаются ежедневными делами, выполняют обязанности по хозяйству, а некоторые и вовсе, сражаются на передовой, вместе с солдатами и офицерами. — ответил я. — И это не мешает им быть истинно верующими христианами, так же как не помешает обучение духовным практикам. Наоборот, некоторым оно поможет сосредоточится на своих задачах.

— Вопрос слишком серьезный, чтобы решать его впопыхах. — подумав проговорил Филарет. — Я должен взвесить все плюсы и минусы. Но если я вдруг решусь на такой шаг — орден долен будет подчиняться церкви, а не императору.

— Он будет подчиняться магистру ордена, а тот в свою очередь — если это будет ему по рангу, будет подчиняться патриарху. — предложил я. — Или не подчиняться никому, если речь будет обо мне.

— Это слишком большой риск. — покачал головой Филарет. — Я должен это обдумать.

— Ни в коем случае не тороплю. — сказал я, поднимаясь с кресла. — У вас есть по крайней мере несколько недель, которые мы проведем в экспедиции. Там я вряд ли буду часто попадать на глаза камерам и применить свои навыки смогу разве что перед врагами, думаю нашими с вами общими врагами.

— Я поддержу любое ваше начинание, которое будет хорошо для Православного мира. — улыбнулся Филарет, так же вставая. — И уж точно не в наших интересах развал страны, смута и гражданская война.

— Очень на это надеюсь. — пожав руку патриарху я снял маскировочный купол, и увидел стоящего за ним, крайне озадаченного Строгонова. — В чем дело?

— Прошу прощения, ваше высочество. — покосившись на Филарета сказал Василий, и патриарх, кивнув, вышел из кабинета. — Боюсь все пленники мертвы. Медики пока проводят вскрытие, но уже понятно, что они умерли буквально за несколько секунд, находясь при этом в разных камерах.

— Ничего не понимаю. — проговорил я, в очередной раз пересматривая кусок записи с камеры. Тела уже отправились на криминалистическую экспертизу, до этого тщательно сфотографировав каждый сантиметр. Двери всех камер во время смерти заключенных были закрыты, и открывались только с дежурного пункта, удаленно. Никаких искажений, как во время использования моего маскировочного поля, никакого тумана или затенённости.

Люди, находящиеся в нескольких метрах, друг от друга просто начали падать и умерли в течении нескольких секунд. При этом не было признаков ни удушья, ни конвульсий или остановки сердца. Они уже падали мертвыми. Как этого можно было добиться?