— Не усложняй. Пошли.

Они вышли в большую комнату, и какой-то старик, видимо глава семьи, прикрикнув на членов многочисленного семейства, выпроводил всех из дома. Осталась только Дана. По приказу старика она принесла вскрытые кокосы, предложив гостям их содержимое. Андрей так и не понял, в чем прелесть этой безвкусной кокосовой жидкости, но из вежливости принял угощение и даже отхлебнул кокосового сока. Кристина протянула старику свернутые в трубочки купюры, объяснив, для чего они. Старик кивнул и уставился на Ладынина. Долго буравил черными глазами, как незваного пришельца с другой планеты.

— Андрей Ладынин, — поспешил тот представиться. — Друг Кристины.

— Ты не такой, как она, — произнес старик на сносном английском. — Давно приехал?

— Нет, недавно.

— И скоро уезжаешь, не так ли?

— Да. Служба такая.

— Как птичка — сегодня здесь, завтра там. И что, нравится у нас?

— Очень красивая страна, — торопливо ответил Андрей.

— Врешь. Я вижу твое выражение лица. Ты с трудом заставляешь себя сидеть на этом полу и делить со мной угощение. Ты из тех белых, которые, как и сто лет назад, считают, что умственные способности местных людей в среднем не выше, чем у пятилетнего белого. Такие, как ты, считают ошибкой давать нам независимость и обучать нас, как управлять страной. Вы видите в нас только слуг, не так ли?

Андрей беспомощно посмотрел на Кристину, ища поддержки, но та и не собиралась встревать в разговор, с любопытством ожидая, что он ответит.

— Я не знаю, почему вы так решили. Я вовсе так не думаю. Я из России, мы никогда так не думали о вашем народе. Мы ведь не ваши колонизаторы.

— Вы тоже прибыли, чтобы изменить нас?

Старик бросил пронзительный взгляд в сторону Андрея и прислонился к теплой деревянной стене.

— Больше ста лет белые внедряются в наши деревни, наши семьи, пытаются изменить наш уклад жизни. Они утверждают, что мы должны стать другими, если хотим догнать остальной мир в развитии. Но где финишная линия? Почему мы все должны закончить забег в одном и том же месте? Где показатель успеха? Чтобы мы стали такими, как белые? Посмотрите на них, представителей белой расы, — они сидят в клубах целыми вечерами, пьют пиво, обсуждают своих жен, спорт, бизнес и ругают правительство. И это образец для подражания? Это то, во что мы должны превратиться?

Андрей молчал. Это было чистой правдой — здесь, в Морсби, именно такие мужчины составляли большую часть иностранцев. И они учили папуасов, как жить. И они презирали их за малограмотность, за неразвитость, за примитивность. Не судите, да не судимы будете…

— Нет, Миаро, этот не из таких, поверьте мне, — вмешалась наконец Кристина. — Он мой друг. Он не из тех, о ком вы говорите.

— Друг. Хорошо. Но он не такой, как ты. Может, сердце его похоже на твое, но на нем слишком много одежды, оно отдалилось от природы, его сердце. И он уже не слышит его. А ты — слышишь. Поэтому вы разные.

Андрей решил, что самое благоразумное — это молчать. Все равно спорить бесполезно. Они просидели недолго — начинало темнеть и Кристина заторопилась. Несмотря на браваду, ехать по темным, неосвещенным дорогам ей вовсе не хотелось. Детишки вновь бежали за машиной, улюлюкая и размахивая руками, Кристина помахала им в ответ и прибавила газу. Нервно взглянув на часы, она вновь начала свои гонки, выжимая из автомобиля все предельные скорости.

Вечером Андрей не поленился сходить в бизнес-клуб отеля и поискать в Интернете цитату из Ремарка. И нашел. Диалог героев о женщине-фрагменте заканчивался так:

«Это самое лучшее. Это возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Женщины определенно-законченные быстро надоедают. Цельно-совершенные тоже. Фрагменты же — никогда».

Они ехали по обычному маршруту — по Борокко драйв к госпиталю. Кристина везла с собой собранные женами дипломатов посылки, лекарства от христианских миссионеров, одежду из магазинов поношенной одежды, в общем, как обычно, набрала с миру по нитке, чтобы не ехать с пустыми руками. Она время от времени поглядывала на Андрея, который был необычно молчалив и хмур. На лице его застыло, словно маска, странное выражение. Он делал вид, что смотрит в окно, но на самом деле Кристине показалось, что он просто избегает ее взгляда. Она едва заметно улыбнулась. Милый мальчишка. Милый, наивный и такой неприспособленный к жизни. С неиспорченной душой, такой впечатлительный. Давно она не встречала таких. С одной стороны — отчаянно стремится жить, как ему внушили с детства, пытается оправдать надежды семьи, с другой — сам не осознает, как легко поддается на все новое. Он словно губка впитывает жизненные впечатления и загорается при малейшем намеке на неизведанное. Хотя и тщательно пытается скрыть это. Похоже, жена его совсем другого склада. Да и в его тамошней жизни нет места неизведанному. Он вступил на опасную тропу. Еще немного, и Андрей, как и она когда-то, уже не сможет жить другой жизнью. Сейчас тростинка только тлеет, еще можно затушить огонь, и она не разгорится. Но если оставить воздействие высоких температур — пожара не избежать. Пересаживать тепличное растение всегда опасно. Оно может приняться на другой почве и зацвести по-новому, даже, возможно, более пышно и красиво. Но может и погибнуть, не справившись с новыми условиями. Нужен ли Андрею такой риск? Он имеет в руках синицу — спокойную, уравновешенную жизнь, четкое завтра, удовлетворяющее сегодня. А сейчас, даже сам того не осознавая, оказался у черты, перейдя которую он сможет одним махом перечеркнуть всю свою жизнь. Не стоит допускать этого. Сам он сейчас не решится на опасный шаг. Если только она не подтолкнет. Но она не будет этого делать. Даже если ей этого очень хочется. Даже если она с трудом сдерживает себя, борясь с постоянным желанием дотронуться до него, ощутить его кожу, его пульс, биение его сердца. Почему-то ей казалось, она была даже уверена, что стук его сердца обязательно совпадет с ее ритмом. Но проверять она не будет. Просто не имеет права. Пусть все остается, как есть.

…Андрей действительно избегал смотреть на Кристину. Новости, полученные им с утра, не просто ошеломили его, они повергли его мысли в полный хаос. Он ничего не понимал. Что? Как? Почему? Зелотов прислал ему телефонограмму, где просил, вернее, приказывал изменить тактику, оставить Кристаллинских в покое и уезжать как можно скорее. Одному. Ладынин перечитал телефонограмму раз десять, так ничего и не поняв. Как это — оставить Кристаллинских в покое? Они же сейчас в самой кризисной ситуации, и еще пару дней назад ему было велено вывозить их ближайшим рейсом с чистыми документами. Он позвонил Зелотову. Решил, что не совсем точно понял инструкции. Оказалось, что правильно. Тот четко, сухим тоном повторил приказ: «Андрей, ситуация коренным образом изменилась, и ты должен соблюдать позицию нейтралитета, невмешательства». Занудный голос Валерия Марковича до сих пор звучал у него в ушах.

— Ее посадят в тюрьму! Я не могу ее оставить! Вы же сами говорили — это наши граждане!

Слова Андрея тонули в бесконечности телефонных проводов.

— С ней все будет хорошо. Наши коллеги из австралийского посольства позаботятся об этом, мы передадим им полномочия. Все уже обговорено. Андрей, твое присутствие там становится нежелательным. И Кристаллинская должна остаться там. Ее вывезут позже. Это окончательное решение и обсуждению не подлежит. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду? Я четко выразился? Все. У меня встреча, я должен идти. Увидимся в Москве.

Гудки.

Их билеты были на завтра. Он бы мог, невзирая ни на что, вывезти ее. Но тут Тиффани тоже преподнесла сюрприз — неожиданно сообщила ему, что риск задержки на паспортном контроле у Кристины еще остается. Стоит подождать еще несколько дней, и тогда она получит на руки все необходимые справки от полиции, что все чисто.

— Тиффани, но вы же говорили, что надо уезжать как можно скорее, так безопаснее?