— Но вы же сами говорили… — вскинулась я.

— Я помню, что я говорил, — сердито погрозил мне пальцем Иван Аркадьевич, — что сироту от детдома сберегла — это ты молодец, хвалю. Но не надо это поводом делать и себя раньше времени хоронить.

— Я не хороню…

— Так! Слушай мою команду! — деланно насупился Иван Аркадьевич, — чтобы за этот год ты у нас замуж вышла, и своё дитя родила. Хоть и старовата ты, но жопа большая, родить ещё сможешь.

— Иван Аркадьевич! — возмутилась я, не зная, сердиться или смеяться.

— Выполнять! — рыкнул он, но не выдержал, усмехнулся, — иди работай, Горшкова. А не выполнишь — будешь объяснительную писать. На общих основаниях!

Посмеиваясь, я вышла из кабинета.

Как же хорошо, что он вернулся!

Вечером мы заехали навестить Нору Георгиевну. Ей уже стало значительно лучше, и в общем отделении она всем давала чёсу, командным голосом строя персонал и остальных пациентов в шахматном порядке.

— Как вы себя чувствуете, Нора Георгиевна? — спросила я, пока Римма Марковна выгружала на тумбочку выпечку и прочие вкусняшки, что мы привезли с собой.

— Это я просто так выгляжу, Лидия, — возмутилась соседка хорошо поставленным голосом.

— Да я не это имела в виду, — смутилась я, — как ваше сердце?

— Иногда я думаю, хорошо, что у меня прихватило сердце, а не геморрой, — поджала губы она, — не знаю, что бы я в таком случае всем отвечала.

— Смотрите, Нора Георгиевна, здесь я сложила пряники и вафли, — сообщила Римма Марковна. — Пирожки ещё горячие, вы сегодня вечером и завтра утром их покушайте, а пряники можно и позже съесть.

— Пока я выйду из этой больницы, моя жопа вырастет в три раза, — грустно усмехнулась Нора Георгиевна, — все приходят, жалеют меня и приносят пирожки.

— Нора Георгиевна, — сказала Светка, — не расстраивайтесь. Когда моему Йорику оторвали голову, мама потом обратно пришила. И вам пришьют.

— Какой милый ребёнок, — умилилась соседка, — вся в «демоническую» семейку. А ты какие стихи знаешь, Света?

— Много знаю! — воодушевлённо выпалила та.

— Ну так расскажи.

Другие больные тоже начали поворачивать в нашу сторону головы, с улыбками.

Светка послала всем милую улыбку и начала громко, на всю палату, декламировать:

— Над вывеской лечебницы синий пар.

Щупает корову ветеринар.

Марганцем окрашенная рука

Обхаживает вымя и репицы плеть,

Нынче корове из-под быка

Мычать и, вытягиваясь, млеть.

Расчищен лопатами брачный круг,

Венчальную песню поет скворец…

— Света! — зашипела я, дёрнув её за руку, — ты где этого нахваталась? Прекрати сейчас же! Людей стыдно! Дома поговорим!

— Лидия! — сделала замечание Нора Георгиевна, — Это стихи Эдуарда Багрицкого. Был такой поэт. Серебряного века. Хотя да. Рановато такие стихи еще Свете.

— Я разберусь, — твёрдо пообещала я и с подозрением взглянула на Римму Марковну.

— Это не я, — испугалась Римма Марковна. — Мы с ней такие стихи не учили.

— Я найду кто, — нахмурилась я ещё сильнее.

В машине, на обратном пути домой, я устроила Светке допрос:

— Кто тебя стихам этим научил?

— Пётр Иванович, — бесхитростно сдала Будяка Светка.

— Так, постой, — я чуть на тормоза не жахнула, — а где это вы с ним стихи успели разучить? В Малинках ты их не знала.

— Так он сюда приходит.

— Как сюда? — Я таки вжала на тормоза, и машина резко затормозила. Хорошо, что движения на этой дороге вообще не было.

— Осторожнее! — возмутилась Римма Марковна, у которой слетели очки, и она теперь, подслеповато щурясь, пыталась нашарить их на заднем сидении.

— Почему ты мне не рассказывала⁈ Как это он сюда приходит? Когда он приходит? — меня аж затрясло.

— Через день приходит, — рассказала Светка, протягивая очки Римме Марковне, — учит нас в футбол против третьедомовцев выигрывать. И третьедомовцев тоже учит, но нас больше.

— Ты же не ходишь на секцию больше.

— А это не секция. Он же просто на соседней улице живет. Вот и учит нас.

— А стихи эти он с тобой когда выучил?

— Ну, просто все уже обратно с каникул вернулись и у нас теперь во дворе много мальчишек в команде. И меня больше не берут. А Пётр Иванович же судит игру. А я рядом сижу и смотрю. А еще мы разговариваем. Ну, вот и выучили стихи.

— Вот как, — скрипнула зубами я.

— Ага, — улыбнулась Светка. — Он сказал, что маме Лиде сюрприз будет. Тебе же понравилось? Правда?

— Очень понравилось, — завела машину я, по дороге раздумывая каким именно способом я буду убивать Будяка.

Будяка я подкараулила у его этим же вечером дома, когда он возвращался из вечерней секции.

— Добрый вечер, Пётр Иванович, — сказала я, нахмурившись и пылая гневом.

— Лида, здравствуй, — разулыбался он, — соскучилась за мной или так свербит?

Мне захотелось убить его.

— Ты во всесоюзном розыске за умышленное убийство? — хмыкнул он.

— С чего ты взял? — опешила я (отвыкла уже от его подколок).

— Вид у тебя сильно озабоченный, — пояснил он и тут же добавил, — или ты огорчена, что мы до сих пор не переспали с тобой?

— Пётр Иванович, — я начала уже терять терпение, — ответь мне на один вопрос, и я уйду.

— Проходи в дом, и я всё отвечу, — гостеприимно распахнул дверь он. — На все вопросы всё расскажу и даже покажу. И даже потрогать дам.

Он подмигнул мне.

— Нет уж, — скрипнула зубами я. — Тут поговорим.

— Да что ты стесняешься, как семиклассница? Проходи давай.

— Зачем ты Свету стихам этим научил?

— Каким стихам?

— Как ветеринар мнет вымя корове!

— Ты о творчестве Эдуарда Багрицкого? Не любишь поэзию? А ещё филолог называется!

— Пётр Иванович, — прошипела я, — хватит дурака валять! А то ты не знаешь, что эти стихи для ребенка неподходящие. Вот зачем её было этому учить?

— А это было моё послание тебе, — вдруг тихо сказал он, — я очень хотел, чтобы ты пришла. И ты пришла. Заходи в дом, Лида. Я же знаю, что тебе хочется. Давай, не ломайся. Пошли ко мне…

И я задумалась.

Я впала в задумчивость. Минуты на две. А Будяк стоял рядом и терпеливо ждал. Наконец, я приняла решение и сказала:

— Ты знаешь, Пётр, а ведь ты прав.

Он явно удивился, но сдержал эмоции, правда деланно-иронично прищурился в ожидании продолжения.

— Ты полностью прав, — не стала разочаровывать его я. — Я — молодая здоровая женщина и без мужика мне нелегко. Причем иногда настолько нелегко, хоть на стенку лезь, если ты понимаешь, о чём я.

Будяк кивнул, в глазах скользнула усмешка. Он понимал.

— И я не только физиологию имею в виду, когда «свербит», — я процитировала его фразу и он чуть поморщился.

— Иногда мне настолько не хватает крепкого плеча, совета, что ой, — вздохнула я. — И, если ты заметил, первое, что я делаю — бегу за советом и помощью к тебе.

Будяк кивнул. По лицу видно было, что ему это приятно.

— И не стану скрывать, что ты — классный мужик, с которым можно очень даже хорошо решать все вопросы. И когда «свербит», и остальные проблемы. Ты меня уже несколько раз практически спасал. В разных ситуациях. Но тут есть один момент….

Я замялась, подбирая правильную формулировку, но Будяк перебил меня:

— То, что я с тем леваком залетел?

— Пётр, это был лишь повод, понимаешь? — сказала я, — Внешний повод. Тот крючок, который послужил формальной причиной сбежать от тебя. Но реальная причина же была не в этом. Совершенно не в этом!

— А в чём тогда? — удивился он, — ты ищешь генерала, да?

— Уже Римма Марковна наябедничала? — грустно усмехнулась я и сказала, — И когда только успела?

— У нас с ней целый заговор, — хмыкнул он.

— Ох, уж эта Римма Марковна, — покачала головой я.

— Она очень привязана к тебе, — сказал Будяк, — и переживает, что ты одна. У нее установка, что женщина должна быть замужем, и только тогда она будет счастлива.