Альбертик задумался, а я мысленно усмехнулась — вот и отдаю долги потихоньку.

Но это только начало. Работы по возвращению долгов предстояло ещё много.

А тут и Щука учудила.

Приносит мне свою часть отчёта. Смотрю. Обалдеваю.

— Капитолина Сидоровна, а почему у вас между плановым и фактическим сроком исполнения такой большой разброс получается?

— Ничего не большой! Я что, подделывать должна? — возмутилась она.

— А цифры по отгрузке и по готовым единицам на складах — почему одинаковые? Вы точно проверяли?

— У меня всегда всё точно!

— Я такой отчёт не приму, — упёрлась я, — пойдите к Герих и перепроверьте ещё раз. Сравните с целевыми параметрами.

— Мстишь? — сузив глаза, зашипела Щука, — тысячу раз уже прокляла тот день, когда послушалась Элеонору.

От неожиданности я аж рот открыла.

— «Она такая затюканная дурочка, Капочка, возьми её хоть на какую-то черновую работу, засунь куда-то в угол, лишь бы за тунеядство не дёрнули. Мешать она не будет», — коверкая слова, передразнила Щука мою бывшую свекровь, — и вот кто бы мог подумать, что ты по трупам пойдешь! И где теперь твой муж, где сама Элеонора? Зато ты себе всё что могла, оттяпала — и квартиру, и мужа дочери, и ребёнка! А теперь мне мстишь! Но знай, придёт такое время, что ты сильно пожалеешь о том, что творишь!

С этими словами, она вышла из кабинета, со всей дури так хлопнув дверью, что многострадальная Алёнушка по привычке грохнулась на пол вместе с омутом.

Пытаясь повесить обратно злополучную картину, я задумалась. А ведь в чём-то Щука и права. Если смотреть с моей точки зрения, то я всё делала верно — боролась с обстоятельствами, воевала с мужем и свекровью за свободу, выгнала Олечку из моей квартиры и жизни. Но если смотреть с точки зрения той же семейки Горшковых — совсем другой коленкор получается. Та же Элеонора Рудольфовна взяла забитую дурочку из дурдома, выдала замуж за сыночка, чтобы дурочка ему борщи варила и обстирывала. Пристроила её на работу. А закончилось всё тем, что сыночек оказался в дурдоме, дочь — сбежала непонятно куда, и в старости стакан воды ей придется подавать себе самой.

Я вздохнула.

Так-то нехорошо получается. Надо будет сходить к ней, проведать. Она человек хоть и говно, но всё-таки для той же Лиды сделала много. И не её вина, что в тело Лиды вселилась я.

А вечером Римма Марковна сказала:

— Лида, надо чтобы ты завтра съездила в Малинки, собрала яблоки и привезла мне. Я буду делать «пятиминутку». Для пирожков самое то.

— А вы сами со мной разве не поедите? — удивилась я.

— У нас на стояке канализацию прочищать будут, — вздохнула Римма Марковна, — нужно следить, вдруг опять не в ту сторону качнут. Сама понимаешь.

Я понимала. Сервис по обслуживанию жилых помещений в это время был не на высоте.

Поэтому в субботу с утра я заехала на Механизаторов. Дверь открыла заспанная Вера-Лида.

— Доброе утро, — улыбнулась я ей. — Собирайся. Поедем в деревню. Ненадолго. Я яблоки соберу. А ты хоть развеешься. Там красиво, природа.

— Я не завтракала ещё, — буркнула Вера-Лида.

— Ничего страшного, мне Римма Марковна целый кулёк пирожков дала. Доедем быстро, а там я самовар поставлю. Знаешь, как вкусно в беседке чай с травами пить⁈ И мёд есть. И варенья. Поехали!

По лицу Веры-Лиды было видно, что ехать ей не хочется и лучше бы она поспала ещё. Но я решила вытащить её на природу. Пора ей начинать социализироваться. А то так и жизнь пройдёт.

Мы домчались очень даже быстро. Пробок в это время ещё не придумали, и дорога была практически пустая.

Сад был наполнен шелестом кое-где начинающей желтеть листвы, запахами сухой травы и яблок. Я застелила стол скатертью, расставила посуду, вскипятила пузатый самовар. Он смешно запыхтел и над столом поплыл запах мятного чая.

— Ты какое варенье будешь? Есть крыжовниковое, смородиновое и сливовое, — спросила я Веру-Лиду, наливая ей чай в чашку. — Сахар вон бери.

— Всё буду, — чавкнула Вера-Лида, впиваясь зубами в пирожок с капустой.

— А вот на этой тарелке сладкие пирожки, — кивнула я на горку выпечки, — Римма Марковна с грушами и яблоками испекла.

— С грушами я люблю…

— Доброе утро, — перебил наш разговор мужской голос.

Я подняла голову — Будяк.

И принесла же его нелёгкая! Да еще и так не вовремя!

— Доброе утро, — нелюбезно поздоровалась я, давая понять, что ему здесь не рады. — Если вы к Римме Марковне, то она не приехала.

— Нет, я к вам, Лидия Степановна, — ответил он, рассматривая Веру-Лиду. — Увидел вашу машину из окна и решил зайти поздороваться.

— Поздоровались? — я начала закипать. — Больше не задерживаю!

— Я бы не отказался выпить с вами чаю, соседушка, — с этими словами Будяк умостился за столом, не отрывая взгляд от Веры-Лиды.

— Чего вылупился на меня? — огрызнулась Вера-Лида на Будяка и тут же вгрызлась в пирожок так, что аж капуста полезла.

— Ничего. Просто смотрю, — неопределённо ответил он и повернулся ко мне. — Лида, познакомишь нас?

— Обойдешься, — недовольно буркнула я. Настроение и так было ни к чёрту. Ещё и этот приперся.

— Нальешь мне чаю? — с лёгкой полуулыбкой попросил Будяк, пристально глядя на меня.

Отказывать и грубо посылать было некрасиво, поэтому я молча открутила краник и, пока ароматный, пахнувший мятой и чабрецом чай тоненькой струйкой лился в чашку, украдкой косилась на Будяка и Веру-Лиду.

О том, что они либо виделись ранее, либо где-то пересекались, либо было еще что-то, говорило густое, практически осязаемое, напряжение, повисшее над столом. Даже летающие туда-сюда гудящие шмели не могли нарушить его. Нашу садовую беседку, обвитую плющом и диким виноградом, где мы пили чай, преградой они явно не воспринимали, и постоянно залетали внутрь, с размаху налетая на нас, с треском ударялись в лицо, падали в плошки с мёдом и вареньем. Хорошо, что мёд чуть засахарился, а варенья Римма Марковна варила густые. Хоть не тонули почти.

Я аккуратно вытаскивала увязших шмелей и выбрасывала на землю, под стол. Там тихо копошился ёжик, который жил у нас всё лето и привык, что мы постоянно подкармливаем его. Он с тихим пыхтением целеустремлённо поедал бедных шмелей. И присутствие людей его совершенно не смущало.

Странно всё это. А, может, Вера была его любовницей, а потом Будяк бросил её? С него станется. Тот ещё ходок. Ну, ладно. Разберусь.

— Пожалуйста, — я пододвинула чашку Будяку и добавила будничным голосом, — там сахар и мёд есть. И пирожки бери.

— Спасибо, красавица, — послал мне улыбку Будяк, но без огонька, дежурно.

Вера-Лида пила чай молча, не поднимая глаз от чашки.

Не нравится это всё.

В тягостном молчании мы допили чай, и я вопросительно уставилась на Будяка. Он продолжал сидеть.

Вот гад.

Я демонстративно начала собирать чашки и обратилась к Вере-Лида:

— Сейчас посуду помою, яблоки соберём и домой поедем. Тебе с огорода ничего не надо? Можешь посмотреть, там поздняя малина поспела, огурцы ещё есть и помидоры. Набери себе, сколько надо.

Вера-Лида покачала головой:

— Не надо.

— Ну тогда, если хочешь, можешь пойти в дом отдохнуть, мне не долго осталось. Закончу — позову.

Она кивнула мне и всё также, не поднимая глаз, мгновенно юркнула в дом, что для её слоноподобной комплекции было удивительно.

Мы с Будяком остались в садовой беседке одни.

Я аккуратно собрала и вытряхнула скатерть, вытащила из летней кухни эмалированный таз, водрузила его на стол и налила туда воды из большой кадушки. За неделю, что нас здесь не было, вода чуть застоялась, но для мытья посуды сойдёт. Добавив немного хозяйственной соды, принялась намывать тарелки и чашки. Будяк молча наблюдал за мной, не делая попыток заговорить. Когда посуда была перемыта, я взяла таз, чтобы вылить воду.

— Дай сюда, — на мои руки легли руки Будяка, и я чуть не уронила таз на себя.