Я моргаю несколько раз и никак не могу осмыслить слова матери.

Инфаркт…

Но не все же умирают от инфаркта… Она что-то не так поняла.

Он не может умереть.

Но он умер.

Его нет.

Моего отца.

А мама продолжает говорить о каких-то странных вещах, вроде того, что его увезли босиком и без рубашки, и он там теперь замерзнет. И я понимаю, что она не в себе.

Требуется большое усилие, чтобы просто нормально вздохнуть.

— Мам… — перебиваю ее. — Где он сейчас?

— В горбольницу повезли.

— Ты сама как?

— Ну а как я?

— Мам… — я не знаю, что сказать, меня словно куполом накрыло. Схватившись за лицо, начинаю ходить взад-вперед вдоль клумбы. — Слушай меня, я возвращаюсь. Днем буду дома, самое позднее — к вечеру. Я тебе позвоню, ладно? Держись, мам.

— Хорошо, Димочка… — всхлипывает мать. — Надо же людям позвонить… Заказать…

Она снова начинает тараторить и суетиться.

— Мам, я приеду и сам все сделаю, — обещаю ей. — Ты там одна?

— Конечно одна… Сема-то… — она громко стонет в трубку.

Я прочищаю горло.

— Ладно, — зажмурившись, медленно киваю. — Мам, держись, слышишь? Я приеду, мы все сделаем, как надо. Только держись, мам.

Сбросив вызов, я звоню своему давнему приятелю — Мишке Теплову. Наши родители — соседи. Объяснив ситуацию, спрашиваю номер его матери, и к тому моменту, как дозваниваюсь до нее, выясняется, что она уже в курсе про отца — видела скорую. Тогда я прошу ее заглянуть к маме, по возможности, побыть с ней.

Затем сажусь на скамейку в каком-то сквере. У меня такое ощущение, что нужно куда-то бежать, что-то делать, но ноги не идут. Неподалеку отдыхает компания. Я прошу у парня закурить, хотя сто лет к сигаретам не притрагивался, а потом ловлю себя на том, что пялюсь в экран телефона и пытаюсь найти в журнале звонков дату нашего последнего с отцом разговора.

Это было третьего июля.

Мелькает дурацкая мысль, хочется набрать его. Руки-суки трясутся.

А вдруг мама что-то перепутала?

Парни на соседней скамейке галдят, громко ржут, посылают друг друга. Их смех и маты отрезвляют меня. Я начинаю злиться, потому что не понимаю, как такое возможно, что кто-то стоит рядом и смеется, когда у меня отец умер. Они, что тупые?

Так я втыкаю еще минут двадцать, а потом иду назад к Лене и детям. Меня не волнует, что недавно Лена выгнала меня из своей квартиры. Сейчас меня уже ничего волнует, и даже стало как-то легче. Как будто бы до звонка мамы между нами и не было ничего.

— Дима, мне так жаль, — Лена встречает меня на пороге печальная, но спокойная.

— Ты знаешь? — догадываюсь я.

Я захожу в квартиру.

— Мне мама только что звонила, — объясняет Лена, закрывая дверь. — Как Ирина Ивановна?

Я пожимаю плечами, прислонившись спиной к стене. Напротив меня располагается длинное узкое зеркало — в нем я сам на себя не похож.

— Кажется, ещё не поняла. Я там соседку попросил с ней побыть. Черт… — я опускаю голову. — Если бы я не уехал!

— Ну что бы ты сделал?

— Не знаю, все было бы иначе! Он же упал вчера! На кухне, говорит, голова закружилась. Мы же знали, что у него сердце… Нужно было ещё вчера ему скорую вызвать, а я в Москву собрался… Дебил.

От злости на себя и на то, что ничего нельзя исправить, сердце разрывается на части.

— Ну что ты такое говоришь, Дим! Ты ни в чем не виноват, — успокаивает меня Лена.

— Папа! Папа пришел! — в прихожую вбегает Степка.

За ним и Тихон. Маша с любопытством выглядывает из комнаты.

— Ты голодный? — спрашивает Лена.

Я вижу ее лицо, слышу ее голос, но слов не понимаю.

— Что?

— Я говорю, ты ужинать будешь?

— Да какой мне ужинать, — качаю головой. — Надо билеты забронировать. Там мама одна. Ты поедешь?

Лена неуверенно пожимает плечами.

— Надо бы попрощаться.

Я осматриваю ее фигурку, задерживая взгляд на животе.

Куда я ее потащу в таком состоянии?

— Знаешь, оставайся тут, — предлагаю ей. — Тебе сейчас не до этого. Да и пацанов обратно тащить, они устали.

— Да, наверное, им ещё рано… — соглашается Лена. — А Машу возьмёшь?

— Да. Если она поедет. Он ведь так ее любил, — у меня горло сжимается.

— Идем, Дим, разувайся. Проходи. Закажу вам билеты, — говорит Лена. — Что это у тебя? — спрашивает она, когда я ставлю на стол на кухне свой чемодан.

— Да так… — открываю его и провожу пальцем по инструментам. — Делать было нечего.

Затем выдвигаю из-под стола табурет и пробую его расшатать — скрипит. Сиденье ходит из стороны в сторону.

— Дим, ну зачем? — Лена догадывается, что я задумал.

А вот зачем я это делаю сейчас — действительно непонятно. Просто знаю, что мне нужно чем-то заняться.

Перевернув табурет за ножку, я осматриваю гайки и кручу их пальцами, потом подбираю подходящий ключ и закручиваю каждую по очереди. Затем приходит очередь остальных стульев.

Чуть позже Лена предлагает мне ужин, но кусок в горло не лезет. Размешивая ложкой густой черный чай, я смотрю на детей, на Лену, а мысли блуждают где-то в прошлом.

— Поверить не могу, что его больше нет… — говорю я, когда дети снова возвращаются в комнату.

Мы пока им ничего не сказали.

— Ужасный день сегодня, — Лена качает головой.

— И не говори… Как ты? — я беру ее за руку.

— Нормально. Ты меня извини, что накинулась на тебя. Ты ведь ни в чем не виноват, — она отпускает мою руку.

— Не извиняйся.

— Ляжешь с мальчиками в детской? — спрашивает Лена, переводя тему. — Мы с Машкой на диване.

— Да без разницы.

— Может, хочешь выпить?

— Нет.

— У меня пустырник есть.

— Да все нормально.

— Дим… Я… — запинается Лена.

Все ее мысли и переживания отражаются у нее на лице. Видно, как много Лена мне хочет сказать, но не находит нужных слов.

— Я все итак знаю, Лен. Ничего не говори, просто иди ко мне, пожалуйста, дотронься до меня, — я тянусь к ней.

Кажется, если она сейчас меня пошлет или оттолкнет, я сдохну.

Но Лена не отталкивает. Она подходит и обнимает за шею, крепко прижимаясь. Сердце у меня сначала останавливается, а потом будто бы перезапускается. Я утыкаюсь лицом ей в живот, вдыхаю ее запах. Это невозможно объяснить, но именно сейчас я чувствую, что я здесь, что я-то живой, а значит, еще рано сдаваться.

— Как же мне плохо без тебя, — Лена вздыхает. Ее грудь тяжело поднимается. — Как же мне плохо, Дима, — повторяет Лена. — Представляешь, когда ты ушел, я же сначала подумала, что ты больше никогда не вернешься? Так глупо. Я забыла про детей… Я обо всем забыла.

Закрыв глаза, я обнимаю ее за бедра.

— Ну как я мог не вернуться?

Лена проводит пальцами по моим волосам, зарывается в них, тянет.

— Я не знаю, — шепчет она, и даже так слышна боль в ее голосе.

Я поднимаю на нее глаза и перехватываю за руку, льну к ней лицом. Лена моргает, чтобы прогнать навернувшиеся слезы.

— Лен, что бы ты не решила, мы с этим справимся.

— Ты не должен об этом думать, — возражает Лена. — Тем более сейчас.

— Я лучше знаю, о чем я должен думать.

— Надо сказать Машке про деда.

Лена возвращает меня к мыслям об отце.

Я делаю судорожный вздох и предлагаю:

— Давай я сам?

— Хорошо.

— Елена, скажите, а вы раньше не работали на телевидении? — интересуется Мария Швец — продюсер одного из кабельных каналов.

Мы выходим из моего кабинета.

— Нет, — улыбаюсь я, — что вы!

— А хотите попробовать?

— Простите?

Я удивленно моргаю, решив, что ослышалась.

— Мы собираемся снимать новую программу для женской аудитории. Нужен ведущий — женщина обаятельная, элегантная, с хорошей дикцией, которая умеет расположить к себе собеседника.

Предложении Марии застает меня врасплох.

— Боюсь, что я вам не подойду. Я же никогда не работала в кадре.