— Малыш Сюн, как говорится, чем больше врагов, тем больше стен, чем больше друзей, тем больше дорог. Не нужно осуждать других. Как бы велика ни была твоя обида, лучше всего превратить большую проблему в маленькую, а маленькую — свести на нет. Понимаешь? У человека жизнь одна, другой не будет. Запомни мои слова.

— При всём уважении к вам, чем больше мы говорим, тем дальше от сути. Я на самом деле… на самом деле…

Сюн Сань был в растерянности. Он не знал, с чего начать, и, не найдя ничего лучше, вытащил записку.

Прочитав её и поняв, что к чему, староста испугался.

— Хочешь сказать, что дедушка Юй… Он… Пока мы живы, жизнь полна страданий, а смерть есть благословение. Без смерти душа народа мается. Подумай, у стариков есть еда, но она невкусная, одежда их не греет. Иногда они мочатся прямо в штаны. С наступлением зимы от малейшей простуды теряют голос. От обычного кашля у них глаза лезут из орбит: необходимость отхаркнуть мокроту заставляет всё тело содрогаться так, что кишки едва не вылезают наружу. Дедушка Юй не виноват, но в наших глазах он совершил преступление. Ай-яй-яй…

— Вы хотите сказать, что я вправе убить?

— Мы должны поблагодарить его за великодушный жест. Можно считать, он хочет пожертвовать личными интересами ради общественного блага, облегчить ношу обществу и стране. Очень благородное устремление. Оно достойно похвалы…

— По-вашему, если я убью его без жестокости, в этом не будет ничего страшного?

Староста замотал головой.

— Вид крови наводит страх, не так ли? Это может смутить общество. Подумай, наша деревня расположена в очень важном регионе. У нас и лесное хозяйство, и добыча метана — передовые отрасли. Мы лидируем по уничтожению грызунов. К нам каждый день приезжают делегации, издалека приезжают. Если ты это сделаешь, вся деревня будет стоять на ушах. Какими глазами на тебя будут смотреть? А на меня? Будут говорить о Юе, мол, не захотел отвечать за своё преступление, решил сам покончить с этим…

— Старик не боится наложить на себя руки. Ему страшно, что он не доведёт дело до конца и останется полуживым, полумёртвым.

— Тогда пусть примет небольшую дозу пестицидов или найдёт на реке омут поглубже. Как бы то ни было, нужно вести себя прилично.

— Я тоже так сказал, но он твердит, что боится медленно умирать. Говорит, топор — самый быстрый способ. Скажите, что мне делать? Я сам в толк не возьму, что за невезение, напасти сыплются на меня одна за другой…

Сюн Сань упал на колени и схватился за голову. Лицо его перекосилось.

Староста не мог понять, как быть. Подумав, он сказал:

— Мне нужно посоветоваться. Я с тобой завтра свяжусь. Дело исключительное, поэтому требует особого подхода.

— Не успеем! — Сюн Сань в негодовании хлопнул себя по бёдрам. — Дедушка Юй ведь сейчас ждёт. Если я его не убью, он точно не успокоится. Кто знает, может, он ночью с топором явится ко мне на порог и подберётся к кровати. Как я смогу уснуть?

Дело требовало безотлагательных действий. Старосте пришлось позвонить шурину — учёному мужу, который преподавал в городе. Однако вопреки ожиданиям, услышав слово «убийство», шурин стал заикаться и быстро положил трубку, будто боялся, что сквозь неё просочится кровь и запачкает его. Тогда староста решил позвонить рябому Хуну, уездному мастеру по ремонту телевизоров. Тот был человеком современных взглядов, умел подбирать костюмы, носил кожаную обувь, выражался умными словечками, как городские, а значит, вполне мог дать дельный совет. Как назло, именно в тот день рябого Хуна отправили в далёкую командировку. Некому было здраво рассуждать! Староста от беспокойства не находил себе места, но не мог ничего поделать, кроме как взять за руку Сюн Саня и отправиться вместе с ним в деревню.

День постепенно подходил к концу. В полицейском участке два блюстителя порядка при свете лампы играли в карты. Они были так поглощены партией, что не вникали в слова старосты. Когда тот повторил историю в третий раз, один полицейский подскочил:

— Это же произвол! Здесь пахнет жестоким убийством!

Карты выпали из его рук. Он спрыгнул со стола и стал искать обувь. Потом, захватив наручники, выбежал па улицу.

Люди ворвались в маленький глинобитный дом дедушки Юя. Проверили, действительно ли мертва старуха. Топор лежал у стены. Кровь виднелась в водосточной канаве. Орудие и место убийства были налицо, доказательства неопровержимы, отпирательства невозможны. Следовало арестовать на месте преступления убийцу, которого как раз сморил глубокий сон. Облокотившись о дверь, дедушка Юй сидел на пороге. Его рот был полуоткрыт. Лунный свет, пробивающийся сквозь ветви, отбрасывал блики на испещрённое морщинами лицо. Два сверчка примостились на изношенных туфлях. Зелёные светляки перемигивались в темноте.

Под ярким лучом фонаря сомкнутые веки медленно открылись.

— Эй, ты убил человека? — спросил один из полицейских.

— Нет, нет, ничего подобного. — Старик попытался заслонить лицо от слепящего потока света.

— Тогда как умерла старуха, тело которой лежит в доме?

— Я её убил.

— Ты заявляешь, что убил человека?

— Я никого не убивал. Я только умертвил свою жену.

— Твоя жена — тоже человек. Если убил её, значит, убил человека. Понятно?

Старика подняли на ноги, надели на него наручники. Полицейский подумал о том, каким лёгким, словно травинка или дуновение ветра, был дедушка Юй. Этот невесомый человек не знал, куда и почему его ведут.

— Ты совершил преднамеренное убийство. Тебя будут судить. По меньшей мере тебе светит смертный приговор с отсрочкой, — сказал полицейский.

— Что значит «смертный приговор с отсрочкой»?

— Казнят тебя, — пояснил староста. — Однако не сразу.

— А сколько нужно ждать?

— Не знаю. Может, один, может, два года. А может статься, что и вообще помилуют.

При этих словах старик залился слезами:

— Эх, матушка, матушка! Постыдился бы, Сюн Сань! Не можешь помочь, чёрт с тобой. Зачем нужно было сдавать меня полиции? По твоей вине мне нужно ждать ещё год или два. Болван ты!

Обругав дальнего родственника, старик высморкался и обрушился на жену:

— Я же говорил тебе, что не нужно обращаться к Сюн Саню. А ты — «он поможет, он поможет»… Теперь что? От него только неприятности. Ты-то порвала с этим миром, с тебя взятки гладки, а меня оставила нести наказание! Старая больная дура! Чума! Сейчас у тебя и ноги не ломит, и руки не ноют, и поясница не болит, и голова не беспокоит. Оставила меня одного, а сама-то теперь далеко, забот не знаешь…

Старик безутешно рыдал. Шатаясь, он шёл за полицейским, причитая так громко, что стая ворон на дереве всполошилась и взмыла к луне, заполонив всё небо.

Спустя два месяца дедушка Юй был приговорён к двадцати годам за умышленное убийство. На суде старик гневался, спорил с обвинением. На всех он смотрел исподлобья. Наконец он так устал, что задремал прямо в зале и проспал до самого оглашения приговора. Когда к нему подошёл пристав с вердиктом в руках, дедушка Юй глухо закашлялся и сплюнул слизь на землю.

Получив приговор, старик даже не взглянул на него. Скомкал бумагу, протёр ею нос, губы и выбросил.

2006

перевод Р.В. Замиловой

Это из-за неё мы почти всю жизнь надрывно кричали. Вчера заглянула соседка с нижнего этажа сделать замечание, что наша канализация снова забилась и грязная вода просачивается к ней. Я проорал свои извинения, и от удивления её чёрные глаза скосились к носу. Тут я и сам ощутил некоторое неудобство, но, не в состоянии держать себя в руках, снова нанёс оглушительный удар по её барабанным перепонкам, предложив присесть и выпить чаю… В итоге она в спешке отпрянула за дверь, всё равно что сбежала.

Эх, постоянно я кричу и кричу, вечно пугаю людей. За столом, по телефону, на улице — когда хочу что-то тихо сказать жене, а особенно когда пытаюсь обратиться к какой-нибудь женщине с лицом, изрезанным морщинами, и с тонкими белыми волосами, — стоит мне отвлечься, как моя глотка начинает клекотать изо всех сил, усложняя мне жизнь. Мне всегда казалось, что эти женщины — мои дядюшки и будут недовольны, если я не проявлю уважение, обратившись к ним не на полной громкости.