— Этим водителям лишь бы обокрасть! А сколько среди них всяких чудиков? — возмущалась она.

Однажды я был свидетелем тому, как вместо одного юаня мать неохотно протянула водителю восемь мао в качестве платы за проезд. Причиной тому было подорожание капусты в тот день. Водитель не знал, смеяться ему или негодовать.

Единственной вещью, которую мать всегда просила ей купить, была обувь. Иногда её заботила мысль о покупке резиновой обуви. Иногда она мечтала о ватных туфлях. А иногда просила обувь с носком из тёмного вельвета. Наверное, позабыв о двух парах резиновых ботинок, мать, насупив брови, спрашивала: «Что же надеть в эту дождливую погоду?» Я напоминал ей поискать под кроватью или в платяном шкафу совершенно новые ботинки, с чем она тут же бурно соглашалась, сетуя, что память стала совсем никудышной. Когда я собирался в командировку, мать пыталась всучить мне несколько монет: «Когда доедешь до Гуанчжоу, ничего мне не покупай, кроме вот этих вот вельветовых туфель без застёжки. Говорят, что такие продаются только в Гуанчжоу. К тому же они недорогие. Одна пара стоит два с небольшим юаня».

Она не догадывалась, что цена на эти туфли значительно выросла, и не раз, и что эти туфли можно было найти в большинстве местных обувных магазинов, а самое главное, что в её ящике лежали такие же.

Однажды летним днём мать решила заняться маринадами. Кадки по обыкновению взрывались без причины: чеснок, редька и другие овощи разлетались по всему полу, а рассол, растекаясь, белёсой струйкой просачивался на лестницу. Потеряв равновесие, мать упала, получив ушиб тазобедренного сустава. Поскольку она не могла выходить на улицу, чтобы занять и отвлечь её, я нашёл несколько печатных изданий, среди которых была «Летопись округа Лишуй», посвящённая её малой родине. Превыше всего она ставила роман «Речные заводи»[20], восторженно дивилась героизму У Суна или Лу Чжишэня. Что касается других книг, она могла просидеть полдня, почтительно держа любую из них в руках, но, внимательно приглядевшись, можно было заметить, что она не перевернула ни одной страницы, да и глаза её уже закрылись.

Как-то раз я сам пролистал «Летопись округа Лишуй» и наткнулся на рассказ об одном удивительном событии. При Цинской династии, во времена императоров Цяньлуна и Цзяцина[21], на отроге горы Хуншань в уезде Ли произошло народное восстание: все местные жители как один потеряли рассудок. Всклокоченные, они бешено метались из стороны в сторону; полностью обнажённые мужчины и женщины танцевали, провозглашая себя императорами или членами императорской семьи, что вошло в анналы неофициальной истории как «помешательство целой деревни». Тогда император приказал губернатору провинции Хугуан отправиться с войском и подавить восстание, со всей строгостью наказав мятежников. Взобравшись по горному кряжу, им удалось захватить Хуншань. Четырнадцать предводителей были казнены, а остальным более чем шестистам преступникам, потерявшим рассудок, в назидание другим было приказано отрубить ступни. Я был потрясён! Больше шестисот пар окровавленных человеческих стоп. Если их грудой сложить друг на друга, получится ещё одна гора — залитая кровью. Я отыскал на карте Хуншань. Оказалось, он находился на расстоянии не более ста ли[22] от места, где я родился. Мне ужасно захотелось узнать, не было ли моих предков среди мужчин, которым отрубили стопы. Может статься, необычная страсть матери к обуви досталась ей по наследству от людей, чьи ноги когда-то отсекли большим мечом дадао?

Возможно, обувь превратилась в предмет драгоценный и почитаемый после того, как наличие стоп стало редкостью?

Я спросил маму, известно ли ей об этих событиях. Она покачала головой: «Небылица. Никогда такого не было».

Вспоминая родные места, мать только и говорила о наводнении. Она рассказывала, что, когда укрепления прорвало, все побежали к плотине. Там было полно змей; оглушённые водой, они ни на кого не нападали — большинство просто свернулись в клубок. Люди и змеи в тот вечер уснули вместе…

Откуда всё-таки взялась мамина зависимость? Действительно ли нет никакой связи между этой болезненной страстью и шестью сотнями людей, которых подвергли наказанию через отсечение стоп? А может быть, это привычка хозяйки дома, прожившей годы в бедности и нищете… Я решил посоветоваться об этом с одним психологом. Во время нашей встречи он с большим энтузиазмом уставился на черепаший суп, который моя супруга первым подала на стол. В ответ на свой вопрос я услышал лишь «угу» и «хм-хм».

Воистину, человек — самое непостижимое существо на Земле!

Порой нам казалось, что стоит переехать из общежития — и посуда перестанет взрываться. Мама мечтала об этом, как и о том, чтобы я устроился на завод учеником, поэтому постоянно просила о помощи одного давнего соседа. Однако тогда многие заводы были закрыты, да и мне недоставало лет… Обнадёживающих вестей сосед нам не принёс.

Скрепя сердце мать с этим смирилась, теперь она задалась целью переехать в деревенскую глушь, отвезти меня в самый бедный уголок. Я очень обрадовался этому. Моя тётка по матери как раз работала на государственном хозяйстве в Гуйчжоу. Ещё несколько лет назад она говорила, что к переселенцам там относятся доброжелательно. К тому же мне хотелось быть как можно дальше от одноклассников и школы, отправиться в совершенно незнакомое место и начать жизнь заново.

Подошла к концу наша жизнь в Чанше. Старший брат взял отгул, чтобы помочь нам с отъездом. Он очень хорошо учился, вполне мог поступить в университет смешанного типа: половину времени работать в поле, половину учиться. Лицо его было чёрным от загара, а руки загрубели от мозолей. Он помог матери распродать практически всю мебель, включая плетёное кресло отца. Заброшенное, оно обветшало: выцветшая краска, деформированный каркас, обмотанные старыми тряпками ручки — всё выглядело очень потрёпанным. Кресло упрямо скрипнуло, как прежде, слегка удивив барахольщика. Брат сказал, что скорее всего прутья когда-то придавило, теперь они встали на место. Только после этого хозяин с неохотой взял и внёс кресло в торговое помещение, бросив его посреди совершенно чужого старья: неведомо откуда взявшихся платяных шкафов, туалетных столиков, письменных столов и столов для игры в маджонг, сундуков, переносных сидений, наваленных грудой подставок. Эту разномастную свору сиротливых отщепенцев придавило наглое и высокомерное кресло тайши[23]. Хотя теперь уже некому будет прислушиваться к его скрипу. В последний раз я обернулся, обдумывая эту мысль.

Брат посадил нас на поезд, втиснув рядом свёрнутое одеяло и огромный несуразный сундук. Это был самый дешёвый ночной рейс в теплушке. Вагон был доверху наполнен суетой и громкими голосами крестьян, запахом вони от свиней и овец. Вместо туалета в углу вагона стояло простое ведро. Брат боялся, что мы не сможем пробиться в этой давке, поэтому неожиданно решил проводить нас до перевалочного пункта Хуайхуа на границе провинции Хунань. Мы сошли там посреди глубокой ночи, поели лапши, и мама велела брату возвращаться. Не отрывая взгляда от бездонно-чёрного неба, брат сказал, что проводит нас до Цяньдуна. Все молча сели в поезд, слушая в темноте, как стучат колёса. Мы с братом прижались друг к другу, крепко обнявшись. Осознание постепенно надвигающейся разлуки давило, как тяжёлый груз, на сердце. Раньше мы с братом спали на одной кровати. Частенько, лёжа под одеялом, я что-то потихоньку жевал, слушал его рассказы или смеялся над его шутками. Но этой ночью всё было по-другому. У нас состоялся серьёзный разговор. Ещё сам не ставший взрослым, старший брат дал мне наказ хотя бы самостоятельно выучить точные науки по программе старшей школы. Напоминал, что во время работы под палящим солнцем нужно носить соломенную шляпу, а во время купаний в реке — быть осторожным, так как ноги может свести судорогой. Я накрепко запомнил его слова.