«Сюн Чжижэнь, ты однажды сжёг и сделал совершенно несъедобными десятки килограммов риса, забыв добавить воду при его пропаривании. Правда ли, что ты, сын вора, намеренно растратил народное продовольствие?»

«Сюн Чжижэнь, в капусте, которую ты пожарил, были опарыши. Так ты кормишь наши революционные кадры, словно свиней, да?»

«Ты почти ежедневно бреешь голову и купаешься. Ишь ты, жаба захотела стать чиновником, неужто она позабыла о своих корнях?»

«В твоей комнате нет изображения председателя Мао, зато есть фотография шпионки. Как это понимать?»

«Ты, проходимец, ещё и спрягал снимок с изображением этой ведьмы под ватным одеялом!..»

Активисты развернули обличительную критику, совершенно не заботясь о нескольких хихикающих в толпе подростках и о женщинах, неловко выражающих всем своим видом: «Тронь меня — и получишь».

Склонив голову, Чжичжи стоял как окаменевший, не издавая ни единого звука. Внезапно алый поток хлынул из его ноздрей, и кровь, хлюпая, закапала на пол. Он попытался зажать нос рукой, ладонь в один миг залилась кровью. Он стал утираться рукавом, и вся манжета мгновенно окровавилась. Кадровые работники оцепенели. Поднеся полмиски холодной воды, они несколько раз смочили ему лоб и затылок, но кровь продолжала струёй хлестать из его носа, окрасив в красный цвет его одежду, туфли и носки. Когда активисты подтолкнули его к выходу со сцены, он упёрся, не желая уходить. Стоило ему отрицательно покачать головой, как в его ноздре лопнул кровавый пузырь, забрызгав алыми каплями лицо стоявшего рядом старого помещика. В первые минуты его кровь была очень густая, тёмно-багрового цвета. Всё вытекая и вытекая, она начала светлеть и, будто смешавшись с водой, приобрела ярко-красный опёнок. Чжичжи заткнул себе ноздри протянутым кем-то комочком ваты, но алая жидкость очень быстро пропитала его насквозь и вновь протекла наружу, покрывая кровавыми пятнами находившиеся на сцене столы, лавки, чайные чашки, рупоры, плакаты — и это в самый разгар собрания критики и борьбы! По мере нарастания беспорядка среди присутствующих кровотечение из его носа становилось всё сильнее и сильнее, превратившись прямо-таки в фонтан. Кровь случайно забрызгала морду проскочившей под ним старой собаки, окрасив её в ослепительно-красный цвет. Истошно завыв, та кинулась вниз со сцены. Белая курица, также окроплённая и превратившаяся в красную курицу, хлопая крыльями, взлетела на дерево, листья которого в свой черёд окрасились алым. На земле образовалась целая лужа крови, которая постепенно вспухала; от неё начинали ответвляться небольшие ручейки, которые текли, извиваясь и захватывая но пути крупинки песка и опавшие листья и просачиваясь сквозь песок. На помосте отчётливо выделялись натоптанные кем-то кровавые следы, люди невольно подумали о сценах убийства.

Чжичжи был и сам ошеломлён всем происходящим. В панике он начал метаться туда-сюда, зажимая нос и громко вопя. Капли кровавого дождя разлетались вслед за ним, повсюду — безумные брызги, словно он действительно был пульверизатором высокого давления, который брызгал красной краской, куда бы его ни навели. Никто из присутствовавших не мог поверить, что в этом тощем сироте было столько крови, что он умудрился окрасить ею весь Мапинчжай.

В тот день собрание критики пришлось заканчивать наспех. По словам местных жителей, с тех самых пор из старого особняка семьи Ян, в котором располагались органы управления сельской общины, женское пение больше не раздавалось. Однако порой из дома доносились звуки женского плача. Иногда, казалось, плакали совсем рядом, а иногда — словно вдали. Не все могли услышать эти звуки, — по-видимому, так хотел призрак.

Спустя годы говорили, что после окончания «культурной революции» младшая дочь семьи Ян тоже была реабилитирована. Теперь она была знаменитой актрисой и революционным деятелем искусства, даже появлялась на телевидении и в журналах. В тот день бухгалтер управления волостного центра Чжоу вернулся с заседания уездного собрания с лоснящимся, будто намазанным маслом, лицом, сжимая в руке выпуск журнала. Работники центра не отставали от него ни на шаг, наперебой стремясь заглянуть в журнал. Сюн Чжижэнь, будто что-то вспомнив, вытер руки и двинулся вслед за ними. В этот момент бухгалтер Чжоу обернулся назад с радостным выражением лица и, увидев Чжичжи, замахал на него рукой: «Мы — на кадровое собрание, тебе зачем с нами? Пойди прочь!»

Подавленный, он вернулся домой и, продолжив перемалывать соевые бобы, невольно застыл, наблюдая за тем, как белый сок обильно вытекает из них.

К тому времени он уже давно не работал в столовой органов управления, а, вернувшись в деревню, открыл небольшую придорожную закусочную. Дела в закусочной шли неплохо, особенно хорошо продавались пампушки маньтоу, однако ещё большей популярностью пользовался тофу из свиной крови. Чжичжи не был злопамятным, и, когда в его заведение приходили руководящие работники сельской общины, он накладывал в миски своих старых знакомых больше нарезанного лука и молотого имбиря; неизменно, как следует помешав, зачерпывал им из котла тофу из свиной крови. Услышав, что правительство волостного центра хочет отправить секретаря Хуана на пенсию, в то время как пенсионные выплаты составляли всего двести юаней в месяц, он, поправляя на переносице очки со сломанной дужкой, строго молвил: «Будут выплачивать жалкие двести юаней? И такое отношение к товарищам ветеранам не осуждается народом!»

Как-то раз со стороны волостного центра приехали две женщины «с окраины», чей столичный говор было непросто разобрать. Та, что постарше, была одета в ципао без рукавов. Её лицо было гладким и белоснежным, лишь кожа нижних век, дряблая и обвисшая, собралась под глазами в припухшие мешки. Она сидела в инвалидной коляске — похоже, ноги не двигались, — при этом её брови были подведены, а глаза — накрашены. Выглядела она как женщина с положением: аромат её духов бил в нос, губы подчёркивала светлая помада, золотое ожерелье сверкало вокруг шеи. Женщине, толкавшей инвалидное кресло, было около пятидесяти. На изгибе её локтя висела небольшая кожаная сумка, и к старушке она обращалась с придыханием — «Тётушка».

Вдвоём они осмотрели старый дом семьи Ян, навестили гидроэлектростанцию и школу и, то и дело оборачиваясь, с интересом поглядывали на маленькую закусочную Чжичжи. Пожилая женщина, кажется, сказала, что в детстве любимейшим её блюдом было подобное тофу из свиной крови.

Чжичжи, прищурившись, распознал вероятных посетителей: «Подать две миски?»

Пожилая женщина взглянула на него с изумлением, будто увидела старого знакомого.

— Земляк, скажи, твоя фамилия — не Пэн?

— Нет, моя фамилия — Сюн.

— Мы знакомы? Мне кажется, мы где-то виделись.

— Вполне возможно. В последние годы я часто езжу в уезд закупать продовольствие…

— Извините, мы живём не в уезде, а далеко отсюда.

Старушка, ссутулившись, заговорила сама с собой: «Ох, ты только посмотри, опять у меня с головой что-то…»

Кто-то рядом вмешался в разговор:

— Брат Чжижэнь, она — та самая младшенькая Ян из Мапинчжая.

Несколько посетителей закусочной обернулись, Сюн Чжижэнь был ошарашен больше других. Он не ожидал, что женщина с той фотографии, оказывается, прикована к инвалидной коляске, носит тяжёлый макияж и броские туалеты, у неё припухшие веки и выпученные глаза, точно у надушённой раскрашенной игрушечной рыбки. Это и есть младшенькая Ян? Это и есть та самая женщина со старого фотопортрета? Быть такого не может! Он потёр руки, чувствуя себя немного растерянным.

Вокруг собралась толпа, которая обсуждала её инвалидную коляску и ожерелье. Несколько молодых людей, вероятно, разочарованные тем, насколько постаревшим выглядело лицо женщины, и отсутствием у неё легкового автомобиля, совершенно не впечатлились происходящим. Кто-то произнёс: «В уезде на винодельне есть хорошая барда[13], поедем скорее».

— Давайте принесу две миски тофу. За бесплатно. Отведайте. — Чжичжи наконец нашёлся что сказать.