Лора, вернее дьявол, скрывающийся под личиной симпатичной девушки, в наказание вернула меня торговцу. С якобы шутливым приказом продать поскорее, желательно в бордель, чтобы поучился там уму-разуму.

В этом жесте Лоры горожанам виделся подвох. А я подозревал, что все намного проще и страшнее. Лора со мной еще не наигралась, и сейчас я снова участвую в очередной ее забаве.

Мне, конечно, хотелось надеяться, что все по-настоящему и меня действительно продают. И никогда больше я ее не увижу. Хотя бы потому что всегда есть шанс попасть к относительно нормальному «господину» или «госпоже» и улучшить свое существование. Правда, условно нормальных посетителей на рынке я еще не встречал. Или такие не добираются до торгового места Жореса. И пока что происходящее мне больше всего напоминает любимое развлечение Лоры: «узнай слабое место и надави посильнее».

Мое самое больное место она нашла мгновенно. И пожелание «продать в бордель» теперь мне кажется издевкой, обрекающей меня на бесконечное нахождение на рабском рынке. Полураздетым и на коленях. Вынужденным безропотно сносить сотни прикосновений чужих рук к лицу, волосам, груди.

Я закрыл глаза и застыл посреди подвальной темноты, дожидаясь, когда торговец прикрепит свободные концы цепи к стене и уберется прочь, не позабыв запереть дверь снаружи. Как будто оков недостаточно, чтобы удержать меня здесь.

Словно в ответ на мои мысли, дверь громыхнула и шаги работорговца постепенно затихли вдали.

Сейчас ожоги дают о себе знать особенно сильно: нет других раздражителей, ничто не отвлекает и можно, наконец, прислушаться к своему телу. Голова как в тумане, кожа горит, а тело сотрясает озноб. И невыносимо хочется пить.

Вспоминаю о бутылке с водой, которую оставил на лежанке. Это придает мне решимости, и я делаю пару шагов. В ответ цепь глухо позвякивает в темноте и шуршит по бетонному полу. А по коже скользит змейка обжигающей боли. Надо перетерпеть и дойти до лежанки.

«Бутылка с водой должна быть почти полная», – подбадриваю себя. Но каждый шаг дается слишком тяжело, и свыкнуться с болью не получается, сколько себя не уговариваю.

Наоборот, хочется упасть на пол и дать волю слезам. Но даже сейчас, когда меня никто не видит, я держусь.

Я разбит, повержен, но не сломлен. Воспоминания, которые всегда со мной, раздирают душу и рикошетом наносят новые раны. Но все равно я продолжаю верить себе и в себя.

«Я выберусь, чего бы это мне ни стоило, – бормочу себе под нос. – Я выберусь»!

И делаю шаг. Наступаю на цепь, не успеваю сгруппироваться и падаю на твердый цементный пол.

«Все, что мне сейчас остается, это верить в себя, – горько усмехаюсь, едва чернота в голове рассеивается и восстанавливается сбившееся дыхание. – Больше в меня верить некому».

Хватаюсь рукой за скользкую шершавую стенку и наваливаюсь на нее плечом. Как наждачкой по обожженной коже. Вспышки боли, кажется, освещают пространство. Еще несколько рывков, и я медленно поднимаюсь. Боль утихает, а в голову возвращается сумбурный поток мыслей. И я не в силах его прогнать.

За время, проведенное в неволе, я превратился в сплошной оголенный нерв, искрящийся от малейшего не то что прикосновения – взгляда. Иначе почему меня больнее всего ранили ехидные ухмылки на лицах особо наглых девиц, не стеснявшихся залезть даже в штаны?

Так было и в прошедший день, когда очередная чокнутая нимфоманка пыталась выторговать меня себе на одну ночь. Только небо знает, сколько мне потребовалось сил, чтобы сохранить на лице невозмутимость в то время, когда моя душа рвалась на лоскуты, словно я уже попал в бордель. Или обратно к Лоре.

Фантазия сама нарисовала картину, как сожму свои руки на шее «озабоченной», донимающей Жордино – работорговца, которому я сейчас принадлежу, – и голос нимфоманки из томно-игривого сорвется на визг.

Когда старый пройдоха, поколебавшись, все же произнес: «Нет» – и предложил полноценную покупку, я прогнал прочь этот страшный морок. И даже сумел злорадно усмехнуться, глядя на помрачневшее от досады лицо незадачливой нимфоманки. Минута, и ее как ветром сдуло с глаз.

И все же это была, пусть заманчивая, но только фантазия. Я ни за что не осмелюсь снова напасть на свободную.

***

Я все еще стоял, вцепившись в стену, когда в болевой ансамбль обгоревшего на солнце тела добавился новый участник. Зуд. Сначала в одном глазу, а потом и в другом.

«Только этого не хватало!» – отправил я мысленный протест мирозданию и, позвякивая цепью, потер глаза.

Прикосновение облегчения не принесло. Наоборот, раздражающий зуд сменился острой резью.

Похоже, мое валяние на полу оказалось небезобидным. И в глаза попало нечто более ядреное, чем пыль.

Я изо всех сил сжал веки и прикинул, сколько шагов осталось до лежанки. Восемь. Если мелких, то не больше десяти.

«Вот и найдется применение воде», – чертыхнувшись, облизал я пересохшие губы.

Медленно отлепился от стены и сделал пару осторожных шагов. Еще одно падение будет совсем некстати.

Цепи, сжимающиеся на левой лодыжке и левом запястье, тихонько звякнули. Теперь главная задача – не наступить на них в темноте, пока наощупь пробираюсь к лежаку, прикрепленному к стене.

Там, в углу, должна быть вода.

Когда через несколько минут моя рука коснулась бутылки, я не жалел, что теперь уже не выпью все ее содержимое. К этому моменту мысли были лишь о том, чтобы промыть глаза и уменьшить злосчастную резь.

«Оказывается, до падения на пол я неплохо себя чувствовал», – горько усмехнулся и не удержался, сделал один глоток. Остальная вода ушла на ополаскивание рук и промывание глаз.

Резь уменьшилась и из грозящей исполосовать не только глаза, но и всю голову, превратилась в еще один фоновый раздражитель. Хоть так…

В кромешной темноте коснулся шероховатых досок, уже много дней служивших мне постелью, и осторожно сел. Дождался, когда красный всполох боли, разлившейся по всему телу, утихнет, медленно улегся на левый бок и закрыл глаза.

Сон не шел. Мне снова мерещился жадный раздевающий взгляд ее черных глаз, а ноздри как будто царапнул острый запах можжевельника. Кожу опалил разряд дрожи, дыхание перехватило.

Как ни странно, в памяти я раз за разом возвращался не в день нападения на гравилет, в котором я летел с соревнований домой, а к своей первой встрече с Лорой.

Обжигающее солнце. Дырявый навес. Работорговец, сварливый, не знающий жалости. Но мне тогда от него доставалось намного меньше. Видимо, не хотел испортить перспективный товар. Все первые три дня, которые я провел на рынке, оказались более легкими, в сравнении с моим теперешним испытанием.

Пусть я тогда, как и положено на рынке рабов, стоял на коленях. Тяжелые цепи, обвивающие мои запястья, тянули к земле. В голове шумело. А перед глазами от постоянно светящего в них солнца расплылось темное пятно. Все это не имело значения. Потому что старый жирдяй не требовал снимать рубашку и демонстрировать себя по максимуму. Он даже зевак, тянувших руки куда не надо, от меня отгонял.

Я тогда правильно догадался: он ждал особую покупательницу. И разве что позволял себе пнуть меня носком туфли, чтобы я не расслаблялся и не терял «товарный вид». То есть постоянно напрягал мышцы, чтобы виден был под кожей их рельеф.

Лору торговец встретил с радостью и, скромно став в стороне, не мешал ей сосредоточиться на мне.

Она сразу учуяла страх и отчаяние, которые я прятал под маской ненависти даже от самого себя. И вытащила их наружу, едва только запустила пятерню в мои удлиненные волосы и, накрутив пряди на кулак, заставила посмотреть себе в глаза.

– Беру, – глубокий хриплый голос Лоры резанул тогда по-живому, а в голову ударил резкий запах можжевельника: скучный аромат, от одной молекулы которого меня вскоре будет мутить. И я заметил растянувшиеся в оскале ярко-красные губы и предвкушение на ее загорелом лице.

Не прошло и пяти минут, как Лора, не торгуясь, рассчиталась с продавцом и тот заменил тяжелые цепи на невинного вида браслет на лодыжке.