Враги двигались полукругом, выдвинув свое левое крыло к реке, где летом был брод.

– Плохие лазутчики у рыцарей! – сказал отец Миколай Касперу. – Сейчас брода и в помине нету, вода высокая, а лед на ней, по приказанию пана Дрохвича, ежедневно разбивают топорами. Сегодня ночью ударил мороз, вот реку и затянуло корочкой, столь тонкой, что ни пешего, ни тем более конного она не выдержит!

Кшижаки уже поняли свою ошибку и, сбившись в кучу, пытались перебросить на тот берег мостки, но тут и в лицо и в спину им загремели выстрелы: это действовали люди Дрохвича.

Река была здесь слишком широка, лед слабый, гораздо лучше было бы форсировать Лыню много ниже, прямо под стенами замка. Туда, переменив направление, и двинул свои силы начальник кшижаков. Этого Коперник только и хотел. Наведя дуло своей пушки, он проверил прицел и с запалом в руке дожидался, пока под стенами замка соберется побольше врагов.

Каспер видел, как тяжело отъехала назад пушка, как все вокруг заволокло синим дымом. И тотчас же из лесу в ответ на выстрел отозвались пушки пана Язвицкого.

Начальники кшижаков скакали вдоль рядов своих дрогнувших отрядов, понуждая их снова идти в наступление. Особенно рьяно размахивал мечом человек в белом плаще с нашитым на нем черным крестом. Коперник прицелился еще раз и дал по нему выстрел. Начальник кшижаков тяжело рухнул с коня, а тот помчался прочь, волоча всадника по земле.

К вечеру бурграв доложил Копернику, что враги покинули лагерь. На месте их стоянки дымились незатушенные костры, валялся мусор, издыхающие лошади. Коперник велел их пристрелить. Люди его в пылу гнева чуть было не пристрелили и раненого ландскнехта, забытого в походном лазарете. Наместник распорядился доставить его на носилках в замок.

Отцом Миколаем руководило не одно человеколюбие. Солдат, придя немного в себя, перевязанный и накормленный, охотно давал показания.

– Войско наше ушло обратно в орденские земли, – сообщил он, пересыпая свою речь проклятиями по адресу оставивших его товарищей, начальников, командующего фон Эльстера и даже самого магистра Тевтонского ордена.

Да, у поляков верные сведения: капитаны отрядов, первыми принявшие огонь, все трое убиты. Из их солдат тоже мало кто остался в живых. Командующий фон Эльстер, говорят, храбрый человек, но ему пришлось отступить, так как Ольштын оказался твердым орешком. Взять крепость и город измором, как думал магистр, не было возможности: у кшижаков кончились запасы продовольствия. А кроме того, наемники отказались без поддержки артиллерии штурмовать замок. Магистр же ни пушек, ни продовольствия не мог доставить из-за бездорожья.

– Один-единственный наш «единорог» герр Коперник превратил своим выстрелом в груду осколков, а четыре маленькие пушки завязли при переправе через болото.

Что запасы продовольствия у кшижаков пришли к концу, защитники Ольштына поняли и без признания ландскнехта: в покинутом лагере они то и дело наталкивались на ободранные и освежеванные туши лошадей. Как видно, славные рыцари-крестоносцы, подобно татарам, не брезговали кониной.

Ни одного кшижака не осталось под замком!

– Отрадные вести, – удовлетворенно проговорил наместник, выслушав сообщение об отходе врагов.

Оповещая о победе, в замке ударили в колокол. Ему отозвались колокола всех костелов города Ольштына. Прятавшиеся в погребах и подземельях люди высыпали на улицу. На ольштынском рынке снова стало черно от народу, но сегодня никто не продавал и не покупал. Люди обнимались, целовались. «Виват! Виват!» – гремело повсюду. Толпясь по обочинам улиц, горожане приветствовали своих избавителей. Тут же, откуда ни возьмись, в толпе засновали повара. Они разводили на улицах огромные костры и на них жарили, варили и пекли угощение для победителей и для местных горожан.

На улицах, несмотря на мороз, были расставлены столы с угощением, и за столами не пустовало ни одно место.

А в замке за ужином уже сидели Миколай Коперник, наместник ольштынский, по правую руку от него – Ежи Конопацкий, поморский воевода, по левую – Тидеман Гизе, дальше – бурграв ольштынский Дрохвич, староста Миколай Дзялинский и многие другие храбрые защитники Ольштына.

На этот ужин Генрих Адлер Каспера не пустил.

– Там будет слишком много богатых и знатных, – сказал он, – посиди лучше с сыном кладбищенского сторожа!

Тидеман Гизе решил, что здесь, за торжественным и веселым ужином, он наконец встретится с мужественным предводителем мужицкого отряда, но, не видя за столом ни Каспера, ни его друга, решил сам наведаться на следующий день к выздоравливающему Генриху.

Однако на следующий день отец Гизе уже был в дороге: король Зыгмунт затребовал его в Краков со всеми его записями.

Злые языки поговаривали, что король Зыгмунт не то недолюбливал, не то побаивался покойного епископа вармийского.

Злые языки были неправы: получив донесение об обороне Ольштына, а также обо всех военных действиях, предпринятых против кшижаков в Вармии и Поморье, его величество, поднеся к губам нежную ручку королевы Боны, произнес с укором:

– Вот вы, ваше величество, и столь любезный вам пан Дантышек постоянно высмеиваете покойного епископа и всех его кровных. Чтобы вам не было очень скучно, назову только несколько имен людей, особо отличившихся при обороне нашего королевства: Миколай Коперник, каноник, со славой оборонял Ольштын. Большую помощь ему оказал двоюродный его брат Лукаш Аллен, староста Тчевский и второй его двоюродный – Ежи Конопацкий, поморский воевода. А ведь в жилах всех этих храбрецов течет славная кровь Ваценродов!

– Рада за них, – отозвалась королева. – Но уже по одному этому можно судить, что покойный епископ всюду пристраивал свою родню. А этот бедный герцог Альбрехт, которого они разбили наголову и так унизили, разве по матери он не приходится родным племянником вашему величеству?

Наконец Каспер мог на свободе поговорить со своим милым Учителем!

Это случилось в тот вечер, когда Каспер поднялся к наместнику, чтобы еще раз поздравить его с победой.

Поговорив о новостях, отец Миколай насильно усадил своего молодого друга в кресло.

– Прежде всего скажи мне, как чувствует себя наш гость. Я, к сожалению, два дня был лишен возможности навестить своего больного!

– Генрих чувствует себя отлично… Сегодня он собирается сам подняться к вам, чтобы поблагодарить за приют и лечение.

– Каспер, – сказал отец Миколай проникновенно, – придет время, и враги мои, возможно, упрекнут меня за то, что я, каноник, рукоположенный святым престолом, дал приют в Ольштыне врагу католической церкви, стороннику Томаса Мюнцера – поборника дьявола. Но запомни: никакие политические или религиозные соображения не руководили мной. Я дал приют че-ло-ве-ку, прежде всего раненому человеку, который к тому же выручил нас в очень опасный для Польши момент, человеку, который, как и я; не хочет видеть в нашей стране бедных и обездоленных, который желает счастья нищему люду…

– Из всего, что я слышал о Лютере и о Мюнцере, – возразил Каспер, – я заключаю, что оба они, хоть их и называют еретиками, достойны быть принятыми в любом замке Польши и Вармии.

– Как всегда, скор на решения! – промолвил Коперник, с ласковой улыбкой оглядывая своего молодого друга. – Не кажется ли тебе, Каспер, что для нас словно и не было этих восьми лет разлуки? Ты, в точности как восемь лет назад, мало отдаешь времени на размышления и действуешь по первому побуждению сердца. Вот ты и Мюнцера и Лютера готов валить в одну кучу. А ведь первый – прав он или неправ в своих придирках к нашему духовенству – несомненно является подлинным заступником бедных и обездоленных. А Лютер… Что ж, он неглуп, этот августинец! Говорят, он долго странствовал по своей стране, толковал с простым народом о том о сем, о князьях церкви, о Риме… Своими проповедями о пороках, о корыстолюбии, о развращенности нашего духовенства он, что называется, попал не в бровь, а в глаз! Его поначалу и впрямь почитали чуть ли не за святого. А сейчас? От прежнего самоотречения Лютера не осталось и следа. Этот бывший заступник бедных заискивает перед знатью и купечеством, низкопоклонничает перед светскими владыками, которых недавно обзывал служителями Вельзевула и на головы коих призывал громы небесные… Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой «Малый комментарий», который – уж не знаю какими путями – попал этому невежде в руки… – добавил отец Миколай. – Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как «дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии». Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле… Поговорим лучше о другом! – заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай.