«Что им за дело до великой Польши, этим ленивым сердцам! – с грустью думал отец Гизе. – Был бы им хороший стол, да мягкая перина, да почтительные слуги, да щедрые прихожане…»

– Говорят что-нибудь о чеканке монеты? – спросил вдруг Коперник.

Отец Тидеман даже вздрогнул, хотя он и привык к тому, что ему с братом Миколаем одновременно приходят на ум одни и те же мысли.

Да они с Миколаем, пожалуй, ближе, чем братья, и больше, чем друзья: и у того и у другого одни помыслы и одни заботы.

– Я как раз сейчас раздумывал об этом, – признался он устало. – Достаточно было тебе с владыкой уехать, как в капитуле завязались распри и споры… Все о той же чеканке монеты. А в магистратах, говорят, до рукопашной доходит…

– И все клянут меня? – спросил Коперник с невеселой улыбкой. – Ничего, когда-нибудь убедятся, как я был прав! Из-за алчных купцов страдает вся Польша!

С порченой монеты мысли Тидемана Гизе перешли на Дантышка, о котором с такой похвалой отзывались при дворе. Да, верно: не к чему было Дантышку принимать сан! Именно такие, как он, и вызывают в народе ненависть к духовенству. Шляхта и краковский двор все прощают Дантышку за его складные латинские стихи, за любезные манеры… Король с королевой особенно благоволят к нему; дипломат он отличный и доказал свое умение находить дорогу к сердцам венценосцев еще в бытность свою послом при императорском дворе… Но среди простого люда ходят слухи о его попойках, о многоженстве, о взятках, которые он берет с купцов… А король души в нем не чает… Ах, Зыгмунт, Зыгмунт, как уверить тебя, что расположением твоим пользуются недостойные люди! Как доказать тебе, что отнюдь не личная неприязнь питает ненависть епископа к Ордену, а ясное и точное предвидение политика. Будь сейчас в руках у Зыгмунта письмо магистра, можно было бы еще повернуть ход событий на пользу Польше!

Как ни торопил Тидеман Гизе отца Миколая с отъездом, ночь все же застала путников в дороге. Лошади испуганно шарахались от каждого встречного куста, возница вконец измучился, и, только завидев впереди башни Лидзбарка, бедняга осенил себя крестным знамением и прочитал благодарственную молитву.

Остановив возок у въезда в замок, он только чуть стукнул в чугунные ворота, зная, что каноника дожидаются с нетерпением. Однако ему пришлось постучать еще раз, другой и третий. Миколай Коперник сидел, сцепив руки и не обращая внимания на задержку. Наконец ворота распахнулись. Человек с фонарем отступил в тень. Приглядываясь к нему, отец Тидеман подумал: «До чего эта стужа заставляет людей ежиться! Привратник Бартек сейчас кажется вдвое ниже ростом».

– «Во имя отца, и сына, и святого духа», – произнес отец Миколай обычное приветствие и вдруг, выпрыгнув из возка, бросился к человеку с фонарем: – Пан Конопка! Давно ли? Где Каспер?

«Нет, нет, нисколько брат Миколай не постарел! – решил про себя Тидеман Гизе. – Он еще молод и телом и душой!»

– Здравствуйте, добрый пан Конопка! – обратился Тидеман, в свою очередь, к боцману.

– А где же Каспер? – повторил Коперник с улыбкой. – Небось ждал нас, ждал, да и прикорнул где-нибудь в келье. Или у моего молодого друга теперь другие привычки?

Пан Конопка не отвечал.

«Конечно, Каспер, как видно, утомился с дороги, заснул, а пан Конопка не хочет его выдавать. Это у них частенько случалось и прежде… – подумал отец Миколай и вдруг с удивлением и тревогой поднес руку к левой стороне груди. – Почему это так заколотилось сердце?»

– Да что я допытываюсь о Каспере, – улыбаясь, сказал он, стараясь перебороть волнение. – Я сам посоветовал ему остаться продолжать учение в Италии…

Пан Конопка молчал.

– Да где же Каспер?! – почти закричал Тидеман Гизе, но, глянув на помертвевшее лицо отца Миколая, принудил себя улыбнуться. – Успокойте нас, добрый пан Конопка, расскажите, что с Каспером… В каких итальянских городах привлекает он внимание прекрасных синьорин своими огненными вихрами?

Боцман громко проглотил слюну.

– Казните меня! – сказал он хрипло. – Не доглядел я нашего Каспера! Горе мне, горе! – закричал он, повалившись в снег у ног каноников. – Каспер продан в рабство на галеру! Прикован цепью к скамье наш Каспер!

На время отсутствия епископа отец Миколай распорядился обед подавать в небольшом зале, где, прислоненная к стене, красовалась золоченая арфа, а на полках были разложены и другие музыкальные инструменты. Здесь его преосвященство епископ вармийский музицировал в редкие свободные минуты.

Отопить это небольшое помещение было легче, чем огромную трапезную или библиотеку, и сюда на время отсутствия владыки переводили столовую. Это было распоряжение отца Миколая – «скупого братца, экономящего даже на дровах из соседнего леса», как выразился однажды Филипп Тешнер.

Блюда в зал вносил и выносил старый Войцех.

Никого ни о чем не расспрашивая, старик понял уже, что со студентом Каспером случилась какая-то беда: пан боцман никому не привез от него приветов и поклонов, а господа еду отсылали на кухню нетронутой, даже штоф с заповедной настойкой остался непочатым – и это после столь утомительной дороги по жестокому морозу!

Выслушав отчет пана Конопки о путешествии в Рим, Венецию и Константинополь, Миколай Коперник внимательно перечел письмо магистра. И он и отец Тидеман тут же узнали руку Альбрехта, а подлинность его подписи удостоверяли к тому же хорошо им известные печати Тевтонского ордена.

– Как порадует этот документ его преосвященство! – сказал отец Миколай, поднимая глаза на боцмана. – Он немедленно же вручит это письмо королю, никто лучше его не сможет справиться с такой задачей. Пожалуй, только у его преосвященства хватит ума и твердости открыть королю все вероломство магистра… Я знаю нрав его величества: он долго не хотел верить в предательство сына своей сестры, но, однажды убедившись в нем, он навсегда порвет с Орденом! Хорошо, что это случится нынче зимой, пока кшижаки не прикопили сил, чтобы противостоять Польше! И король, и епископ несомненно примут меры для того, чтобы освободить Каспера из неволи… Обменять… Выкупить… Нужно только точно узнать, где он находится…

– До бога высоко, до короля далеко, – возразил пан Конопка. – Пока его преосвященство и его величество будут толковать о государственных делах, да о защите границ, да о снаряжении отрядов, пройдет много времени. А хлопец может погибнуть от голода, жажды, непосильного труда, хотя и отец и я старались приучить его к лишениям, не делали из него барчука… Другого я опасаюсь: уж очень горячая кровь у нашего Каспера! Страшно подумать, но он может не стерпеть занесенной над его головой плети! И поплатится за это жизнью… Однако и без короля или епископа мы сможем… – Не докончив фразы, пан Конопка выложил на стол глухо брякнувшую холщовую сумку. – Выкуп! – сказал он коротко. – Здесь мое жалованье за службу на «Санта Лючии», все жалованье Каспера, а также деньги, полученные нами по завещанию капитана Зитто… Я ведь рассказывал вам о его смерти… Молоденькая племянница кардинала Мадзини также пожертвовала на выкуп Каспера пятьсот цехинов, но все это составило бы очень небольшую часть нужной нам суммы, если бы не его высокопреосвященство: кардинал Мадзини переслал вам три тысячи флоринов. Он велел сказать вам, что деньги эти он выхлопотал у его святейшества для нужд вармийского диацеза… Однако папа передал это золото кардиналу из рук в руки, никто об этом не знает, поэтому деньги эти, как сказал сам кардинал Мадзини, вы можете целиком употребить на выкуп Каспера.

Отец Тидеман с беспокойством посмотрел на отца Миколая. Злые языки не раз твердили, что Ваценрод и оба его племянника без зазрения совести запускают руки в денежный сундук Вармии, но он-то, Тидеман Гизе, отлично знает, что в слухах этих нет и крупицы истины.

Бедный Анджей, правда, в юности славился своей расточительностью, да и Миколай иногда проявлял легкомыслие, залезая в долги. Но долги эти в свое время до гроша были покрыты из собственных средств епископа. Случилось это много лет назад, а сейчас Миколай долгие годы ведет скромный, даже суровый образ жизни. Спит на досках, покрытых волчьей шкурой, носит убогое монашеское платье, сам изготовляет нужные для наблюдения за звездами инструменты, экономит на еде и вот – даже на топливе. А Лукаш Ваценрод если и тратит большие суммы на украшение костелов или на пышные приемы, то делает это он либо во славу господа, либо во славу Польши.