— Значит, остаешься? Как же ты будешь одна в чужой стране?... Ну, что же, как знаешь! — Он с трудом сделал несколько шагов, будто ноги не подчинялись ему. — Ну, прощай, может, когда-нибудь и встретимся.

Мария вышла провожать его. Елхатов взял ее за руки, смотрел молча, не отрываясь. Потом резко повернулся и ушел.

— Счастливого пути! — крикнула Мария с террасы.

Вскоре топот коней затих вдали.

Человек, с помощью которого Ваган надеялся найти Дата, был молодой абхазец, друг его семьи, Джокия Кецба.

Джокия Кецба не было еще восьми лет, когда отец привез его с гор и поместил в двухгодичную школу неподалеку от дома Данелянцев. Маленький абхазец четыре года прожил в семье Ованеса, привязался к Данелянцам и полюбил их. После смерти отца Джокия, вернувшийся в отчий дом, часто навещал семью Ованеса, не забывая приносить подарки — то овцу пригонит, то сыр притащит.

Сейчас Ваган, задумав идти на поиски Дата, надеялся именно на Джокия, который, как истый горец, знал все, что делается в горах.

Найти деревню Кецба Вагану было нетрудно. Ованес часто посылал туда сына летом, и горцы брали его с собой на пастбище.

Ваган сказал родным, что едет в Тбилиси, к тетке, а сам преспокойно направился по знакомым дорогам и тропам в горную деревеньку.

Целый день шел он без передышки, поигрывая увесистой дубинкой, сторонясь людей. Нес в мешке немного хлеба и сыра. На всякий случай в кармане у него лежал браунинг.

Хотя деревня была расположена не так уж и далеко, в каких-нибудь сорока верстах от плантаций Ованеса, но крутой подъем, узкие, будто висячие тропки, протоптанные среди холмов и гор, отвесные скалы, непроходимые кустарники не давали возможности идти быстрее, и поэтому путь к ней оказался довольно долгим.

Деревня называлась Ацаги и лежала на зеленом склоне перевала между Бзыбью и Маруха... Ваган оставил позади один из самых крутых подъемов и остановился отдохнуть у речушки, которую окружали огромные сосны, словно защищая ее от постороннего глаза. Ваган лег навзничь на траву, закрыл глаза. Очень решительно настроенный в начале пути Ваган сейчас вдруг заколебался.

«Куда я иду?! Кто мне Мария? Может быть, Дата и не примет меня. Да и найду ли я его?»

На верхушки сосен легла тень. Темно-лазурное небо глядело печально. Так печально глядела на него Мария, когда они прощались.

Как будто выстреленный из рогатки, опустился огненногрудый сокол к источнику и скользнул среди сосен. Потом взмыл вверх и исчез над их верхушками в синеве неба. Юноша улыбнулся. Встал и, тихо напевая, снова пошел в гору. Наконец последний подъем закончился, и он вздохнул свободно.

С Марухского перевала виднелась чуть горбатая поляна, будто сказочные гряды гор сбросили с себя вниз тушинскую шапочку. На поляне лежала деревня. В нее и спешил Ваган.

Узкоруслая, быстрая, как стрела, речка с оглушительным шумом сбегала с гор и разбивалась о скалистые берега. Дальше она раздваивалась, и течение замедлялось. Через одно из русел был переброшен довольно широкий мост. На могучей дубовой основе он стоял крепко и выдержал не одно весеннее половодье. Хотя в горах бродило немало грабителей и бандитов, жители Ацаги чувствовали себя в безопасности. Попасть в деревню можно было только по мосту, а он днем и ночью охранялся жителями.

Когда Ваган подошел к деревне, наступил вечер. Он сразу узнал знакомые места и пошел вдоль реки, спеша к мосту. Им овладело нетерпение, он опасался, что Джокия может не оказаться дома. Он ступил на мост. Вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос человек с перекинутым через плечо ружьем. Он остановил путника и спросил:

— Кто ты такой? К кому идешь?

Ваган назвал Джокия Кецба, и страж подошел к нему ближе:

— Откуда ты его знаешь?

— В детстве он жил у нас, когда учился в школе, — ответил усталый Ваган.

— Знаю, знаю, Джокия в то время жил в семье армянина. Однажды весной сыр-сулгуни привозили мы ему, я и мой старший брат, — припомнил горец, но держался все-таки на расстоянии.

— А ты знаешь имя и фамилию того плантатора, брат? — спросил он пришельца.

Ваган улыбнулся:

— Ты спрашиваешь фамилию моего отца?

— Да, если это твой отец.

— Моего отца зовут Ованес. А меня — Ваган, фамилия наша Данелянц. Что тебя еще интересует? Давай познакомимся, — сказал Ваган и протянул руку. Они поздоровались.

— Пусть будет удачен твой приход в нашу деревню. А меня зовут Таиа, я двоюродный брат Джокии. Теперь-то я знаю, кто ты. Если не ошибаюсь, ты не впервые в Ацаги.

Когда прошли мост, Таиа свернул к сторожке. Она стояла у самого моста, на высокой каменной насыпи.

Таиа прислонил берданку к стене сторожки, вынес скамейку, поставил на росшую по щебню редкую траву и предложил гостю сесть.

Ваган отбросил дубинку и сел.

Страж, мужчина лет тридцати, высокий и стройный, был одет в черные домотканные шерстяные штаны и гимнастерку. На аккуратные лапти опускались серые шерстяные ноговицы. Под коленями они крепко-накрепко были схвачены завязками. Голову покрывала круглая, похожая на опрокинутую деревянную миску, валяная коричневая войлочная шапочка. Белый ремень украшали массивные серебряные пряжки с резьбой. Голубые глаза горца искрились от удовольствия, он был рад гостю. Под его усами медового цвета играла улыбка. Добродушное лицо Таии не портил похожий на кончик копья треугольный шрам, сбегавший на лоб из-под густых волос.

Таиа вынес из сторожки низкий столик, кувшин с водкой, стаканчики. Попросил гостя омыть руки.

Они выпили. Закусили яблоками и сушеными фруктами.

Ваган торопился, но горец ни за что его не отпускал.

— Первый хозяин — это я, — говорил он, — и пока не выпьем за гостя, не могу его отпустить.

Таиа долго желал Вагану всяческого добра. Выпили также за здоровье Ованеса и его жены. Вспомнили и Джокия.

Хозяин заметил, что гость с любопытством разглядывает его шрам на лбу, и улыбнулся:

— Тебе что, интересно, откуда эта отметка? — спросил он.

— Шрам не от сабли и не от кинжала.

— Верно, — подтвердил Таиа. — Этот шрам — подарок моего отца. Мир праху его! Конечно, он не хотел проломить голову своему единственному сыну, стряслось это с ним случайно. — Таиа снова наполнил стаканчики и усмехнулся в усы.

— Ей-богу, ничего не понимаю, — проговорил гость и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Ну, так я подробно расскажу эту смешную историю, — он опять поднял полный стакан. — Пусть здравствует дело, которое привело тебя в нашу деревню! Знаю, такой длинный путь пешком ты прошел не зря, без дела бы ты не приехал.

Хозяин нравился Вагану. Хотя последний стаканчик был уже явно лишним, — выпитое на голодный желудок давало о себе знать, — но он не мог отказать такому приятному человеку и, не моргнув глазом, снова хлебнул жгучий напиток.

— В этой глуши, в этих богом позабытых горах князья княжили не так, как в долине. В конце каждого года владетели нашего края поднимались в нашу деревню и собирали столько налога, сколько мы считали нужным отдать. У князей не было другого выхода. Здесь, в горах, сам черт побоится сломать себе шею. Никто не отваживался подняться сюда с недобрыми помыслами. — Таиа вытащил табакерку. — В наших горах, если ты не завзятый лентяй, жить можно, — продолжал он, заворачивая табачную крошку в влажный табачный лист. — На этих пастбищах всегда выкормишь столько скота, что и семье хватит, и на черный день останется. — Он встал, вошел в сторожку, принес в щипцах горящий уголь, запалил самокрутку и продолжал: — Я говорю о трудолюбивом человеке. Даже мой отец, который особенно не утруждал себя работой, всегда жил припеваючи. — Хозяин снова наполнил стакан водкой, да так ловко, что занятый курением Ваган и не заметил этого. — У отца было большое стадо. И родственников и пастухов достаточно. Он любил покрасоваться верхом на своем замечательном скакуне, а отару свою навещал не чаще, чем раз в месяц, предпочитая проводить время в компании друзей-собутыльников. Его дом всегда был открыт для друзей. Он был хлебосольным человеком. В один прекрасный день — тогда мне было всего девять месяцев — мой родитель, оставшийся один в доме, взял меня на руки. В это время к дому подъехали его приятели. Отец мой до того растерялся, что бросил меня на тахту, а сам пошел встречать гостей.