...С того дня, как Бекве рассказал Дата о себе, тот стал к нему относиться, как к другу. И Хелмарди привязался к нему, как к старшему брату, полюбил этого чистосердечного, прямого и бесстрашного человека, радовался, видя, что и Дата проявлял к нему добрые чувства.

— Человека собираются расстрелять, а мы будем сидеть сложа руки? — тихо, взволнованно говорил Дата, требовательно глядя на Бекве. — Что ты скажешь, Бекве? Или мы не мужчины? — спросил он его. Бекве, польщенный доверительным тоном Дата, выпрямился во весь рост.

— Конечно, нужно что-то предпринять! — крикнул он, сверкнув глазами, и спрыгнул с нар.

— Тсс, тише! — Шкипер приложил ко рту палец и посмотрел на дверь. — Осторожно. Если не трусишь, устроим побег втроем. — Дата посмотрел сперва на Шовката, потом на Бекве и подошел к двери. Постоял, не двигаясь. Потом взял Шовката за руку, подвел к нарам, посадил его около Бекве, больному Дзокия дал понять, что этот разговор его, больного, не касается, и продолжал:

— Значит, так, Бекве. Каждому кирпичом по голове, и точка. Там, в углу, стена без штукатурки, как-нибудь вытащим из нее три кирпича, — шепотом произнес он и снова посмотрел на дверь, задумался. — Интересно, сколько человек в конвое?

— При мне уже дважды водили на расстрел — более трех человек в конвое не бывает, — сказал Бекве.

— Три человека... ладно, пусть даже их будет четыре. С двумя справлюсь я. Остальных поручаю вам. Если добудем оружие, тогда я знаю, что делать.

В дверях звякнули ключи. Все замерли. Больной Дзокия закрыл глаза.

— Идем мыться, — раздался с порога голос надзирателя.

Лаз подошел к своей постели, взял тряпье вытереться и, опустив голову, подошел к двери.

На улице выл ветер, раскачивая электрические лампочки на столбах. Море ревело, будто собиралось стереть с лица земли все живое.

— Мое дело все равно пропащее, как бы и вы не пострадали, — безнадежным тоном шепнул Шовкат и вышел из камеры.

Дата стоял, Бекве тоже не двигался с места — прислушивались. Больной открыл глаза и горестно вздохнул. Заключенные услышали скрип тяжелых дверей в коридоре. Дата и Бекве переглянулись. Слава богу, Шовката в самом деле повели купаться.

— Начнем, что ли? — нерешительно спросил Бекве и вопросительно посмотрел на шкипера. — Как ты думаешь, получится у нас что-нибудь, а, Дата?

И Бекве, вздрогнув, как от лихорадки, опустился на нары.

— Если сомневаешься, тогда ляг в угол, закрой глаза...

— Что ты, Дата?! Я просто спросил.

— А ну, тогда тащи из стены кирпичи. Ты что, не понял?

— Понял, как не понять! — Бекве вскочил, пошел в угол, присел на колени. Дата стал у глазка, чтоб дежурный не мог заглянуть в камеру. В коридоре было тихо. Наконец Бекве, ободрав в кровь пальцы, вытащил из стены три кирпича и сложил их на краю нар, прикрыв одеялом.

Дата отошел от двери и прилег на нары. Бекве сел рядом, с трудом скрывая волнение и тяжело дыша.

— Если боишься, тогда ты нам не помощник, лучше оставь нас, мы сами справимся, — сурово сказал Дата.

Бекве обиделся:

— Что ты говоришь, Дата, я не трус!

В камере воцарилась тишина. Пока не вернулся лаз, никто не проронил ни звука. Войдя, Шовкат, ни на кого не глядя, бросил на пол узелок. Посиневшее от холода лицо его было неподвижно, как маска, только руки дрожали, выдавая напряжение. Он взял телогрейку, расстелил на полу, сел на нее, поднял кверху руки и начал молиться. То складывая руки на груди, то привставая на коленях, что-то шептал, то, стукнувшись головой об пол, цепенел. Все угрюмо молчали, понимая, что эта молитва — молитва человека, обреченного на смерть, и что в ней он пытается найти избавление от страха и отчаяния.

Лаз кончил молитву, лицо его стало спокойнее. Видимо, он окончательно смирился со своей участью. Он встал, надел телогрейку, закутал голову башлыком, поднялся на нары и, поджав ноги, сел на одеяло.

— Шовкат, слушай меня! — едва слышно обратился Дата к лазу. Шовкат даже не взглянул на него.

— Шовкат, мы хотим спасти тебя!

— Ничего у нас не выйдет, все это зря... — обреченно покачал лаз головой.

— У нас нет времени для споров, — твердо сказал Дата. — Ложись сейчас же. Когда позовут, не поднимай головы, скажи, что у тебя жар, что не можешь стоять на ногах, отвечай им слабым голосом. На второй зов вовсе не откликайся, я и Бекве сойдем с нар, станем у тебя над головой, примемся тоже тебя звать, но ты и нас не слушай.

— А к чему все это? — спросил Шовкат.

— Конвоиров во что бы то ни стало нужно заманить в камеру, а потом... — Дата наклонился к лазу и прошептал ему что-то на ухо. Шовкат не отвечал, лишь снял с себя телогрейку.

— Ты что, не слышишь? Чего молчишь? — с удивлением спросил Дата и оглянулся на Бекве.

— Слышу, делайте, как знаете... — Он лег и закрылся телогрейкой.

Вот приоткрылся глазок на двери. Никто из заключенных не шевельнулся, все сделали вид, что спят. Глазок беззвучно закрылся, но через несколько минут снова открылся, потом еще и еще. Видимо, камера находилась под особым наблюдением.

Прошел час, другой.

Никто не спал.

Приближался решающий миг.

Где-то три раза пробили часы.

Звякнули ключи. Дверь открылась настежь. К порогу подошел высокий человек в сопровождении двух конвоиров. Высокий мужчина в черной кожанке сделал шаг вперед и крикнул хриплым голосом:

— Шовкат Гурджи-оглы!

Никто не ответил. Никто не шевельнулся.

Высокий человек в черной кожанке посмотрел на дежурного надзирателя и дал ему знак разбудить заключенного. Тот тяжелыми шагами подошел к лазу и боязливо дотронулся до его ног.

— Что случилось? — будто только что проснувшись, спросил лаз.

— Вставай, тебя зовут, — тихим голосом сказал ему надзиратель.

— Горю от жара, на ногах не могу стоять. Ради бога, отстань! — взмолился лаз.

— А ты как думал?! В такой холод купаться в ледяной воде! — сказал дежурный и взглянул на высокого, который перешагнул порог.

— Нашел время болтать глупости, вставай, не задерживай! — Он повысил голос и подошел к нарам.

Дата поднял голову, протер глаза, встал и подошел к лазу:

— Если сам не можешь встать, поможем. Вставай, начальник зовет, как можно, — пригнувшись к Шовкату, проговорил Дата.

Поднялся и Бекве.

— Помоги поднять Шовката, не то не удастся сегодня выспаться, — позвал его Дата и сильно потряс Шовката.

Бекве спустился с нар. Украдкой взглянул на кирпичи, зевнул, потянулся. Человек в кожанке стоял рядом с ним и спокойно следил за Дата. Шкипер еще раз потряс заключенного, но, когда лаз ногой пнул его в грудь, выругался и отошел в сторону.

Человек в кожанке позвал своих людей, показал на лаза, приказал вывести его, а сам отвернулся в сторону. Два дюжих парня подошли к лазу и схватили заключенного за ноги.

В это время тяжелый кирпич шкипера уложил на месте сперва одного, потом второго, и не успел высокий повернуться, как и его ударили по затылку, так, что он не успел даже вскрикнуть.

Сам лаз вцепился в горло дежурному и душил его. С особоотрядчиков сняли оружие. Надзирателя связали. Засунули в рот кляп из рваного белья и бросили под нары. Так же поступили и с остальными, пока они еще не пришли в себя и валялись на полу. Потом поспешно покинули камеру.

На фронтах гражданской войны в России побеждала Красная Армия. Белогвардейские войска таяли, как весенний снег. Международная реакция била тревогу, но ничто уже не могло помочь обреченным.

Весной 1920 года на Северном Кавказе и в Дагестане была установлена Советская власть. Деникин отступал, оставляя деревни и города. Добровольческая армия, теснимая красными частями, откатывалась на юг. Отсюда английские и французские суда перевозили остатки белых войск в Крым, на помощь генералу Врангелю.

Меньшевистская пресса долго скрывала плачевное положение белогвардейцев. Но шила в мешке не утаишь.