— Ия! Дочка! — Девушка медленно и удивленно повторила шепотом два слова. Вырвавшись из объятий Тамары, она подошла к своей детской фотографии, висевшей на стене. Снова внимательно рассмотрела ее, словно пытаясь найти ответ на какой-то мучительный вопрос.

— Ты — дочь моя, Ия, — повторяла Тамара, как будто стараясь уговорить девушку, рассеять ее сомнения. Подойдя к дочери, она расстегнула пуговицу на воротнике платья и обнажила плечо. — Вот смотри! — Слезы хлынули из глаз женщины.

Увидев родимое пятно, похожее на красноватый виноградный лист, Ия облегченно, словно разрешив мучившую ее загадку, вскрикнула:

— Мама, мамочка! — Девушка упала на колени, обняв мать.

Я оглядел собравшихся.

Ладо стоял неподвижно, безуспешно пытаясь сохранить суровое и деловое выражение лица.

Римма Берлин улыбалась счастливо и довольно.

Начальник отдела щурил глаза, но я успел заметить, что они у него подозрительно блестели.

Выдающийся памятник грузинского искусства — икона Саванели висит на старом месте в Сионском соборе, на столбе в северо-восточном притворе.

Редчайший бриллиант — «Королева утренней зари» отныне не прячется пугливо от человеческих глаз в императорских сокровищницах и не блестит грозным светом на эфесах сабель знаменитых военачальников.

Этот драгоценный камень, первый среди первых, будет сотни лет поражать взоры многих поколений. И никогда больше ради него не прольется человеческая кровь.

Ия Курхули — ей теперь уже за сорок — давно уже стала счастливой женой и матерью. В память о далеком прошлом у нее осталось прежнее имя — Люсана — и маленькие золотые сережки в ушах.

Раиса? Шесть десятков лет, среди которых были годы трудные и бурные, наложили на нее отпечаток. Но она по-прежнему ходит, гордо выпрямившись и высоко неся голову, довольная своей судьбой.

Игорь Таманов сам свел свои счеты с жизнью, не дожидаясь приговора. В тот день, когда его Люсана вновь обрела родителей, он покончил с собой в своей камере.

Наступил рассвет, но густой туман так плотно нависал над обезумевшим морем, что моряки «Чайки» с трудом различали друг друга. Огромные волны подбрасывали шхуну, как щепку, швыряли ее из стороны в сторону, и она то легкокрылой птицей взлетала на гребень волны, то ныряла вниз, в разверзавшуюся бездну.

Вчера было то же самое, так же бушевала буря, однако шхуне все-таки удалось вырваться из порта Туапсе, выйти в открытое море и взять курс на юг. Всю ночь четыре матроса не покидали палубу, а под утро, выключив бесполезный мотор, к ним присоединился и пятый. Сильные порывы ветра снова и снова бросали шхуну в водоворот разъяренной стихии. Казалось, судну уже не вырваться из морского плена.

На кормовой палубе несколько пассажиров судорожно цеплялись за борт, стараясь, чтобы вода, захлестывавшая палубу, не смыла их в море.

Моряки работали молча. Один из них не отходил от руля, другие, спустив парус, следили, чтобы ванты, бакштаги и штаги были хорошо натянуты, иначе мачта могла не выдержать и сломаться.

Экипаж «Чайки» состоял в основном из молодых ребят, но их сноровке могли бы позавидовать и более опытные матросы.

Уже целые сутки вела «Чайка» смертный бой со страшным морским ураганом. Лишь к середине второго дня серая мгла начала постепенно рассеиваться, и на горизонте показался небольшой просвет. Ветер погнал облака на восток. Грозно ревущие волны вдруг исчезли, волнение улеглось, и поверхность моря разгладилась. Наступила спокойная, звездная ночь.

...Маленькая дверь каюты открылась, и палуба на мгновение осветилась бледным светом. Из каюты вышел крупный, плечистый человек лет тридцати, одетый в суконный бушлат и широкие брюки, заправленные в сапоги с низкими голенищами. На тельняшку, плотно обтягивавшую его широкую грудь, спадала черная как смоль борода. Смуглое мужественное лицо освещали большие голубые глаза. Это был шкипер шхуны Дата Букия.

Шкипер на миг зажмурился и тряхнул головой, будто желая отогнать остатки сна, потом потянулся, окинул взглядом море и небо и жадно вдохнул прохладный воздух.

Моряки подняли паруса, и шхуна, слегка наклонившись набок, плавно легла на курс.

Где-то далеко мерцал светлячком маяк.

Шкипер с недоумением уставился на незнакомых, окоченевших от холода людей.

— Кто такие? — сурово спросил он рулевого.

— Беженцы из Туапсе, — удивленно посмотрел на Дата рулевой.

— А почему они здесь? Что им надо? — Шкипер раздраженно выхватил из внутреннего кармана трубку и принялся набивать ее табаком.

Рулевой понимающе улыбнулся и отвернулся в сторону.

— Я спрашиваю тебя, кто посмел привести их на судно? — и шкипер так стукнул трубкой по жесткой обшивке каюты, что рулевой вздрогнул.

— Как кто? Наш шкипер, конечно, кто же еще?

Шкипер смутился и на мгновение задумался.

— Что ты болтаешь? Выходит, я самовольничаю, так, что ли? — спросил он наконец растерянно.

— Боже упаси, разве я это говорю? — рулевой покосился на шкипера и усмехнулся в усы.

— А кто еще здесь шкипер, а? — Букия вдруг от души рассмеялся, хлопнул рулевого по плечу, да так крепко, что тот пошатнулся. Шхуна вильнула в сторону.

— Держи руль крепче. Эх, ты, богатырь! — продолжал хохотать Дата. Довольные, что все обошлось, заулыбались и матросы.

— Скажи-ка, где же это я их подобрал? — тихо спросил Дата у рулевого.

— Вчера в Туапсе. Выпил изрядно — вот и не помнишь.

Смущенно хмыкнув, шкипер медленно двинулся к корме. Дрожащие от холода пассажиры с опаской глядели на него.

— Так вы беженцы? От большевиков удираете? — загремел шкипер. Он хотел сказать еще что-то, но тут вмешался рулевой:

— Да погоди ты, Дата, не кричи. Они и так хлебнули горя.

Дата постоял некоторое время молча, потом разжег трубку, затянулся:

— Ну, ладно, будь по-твоему, — и пошел прочь от кормы.

— А ты что делаешь на палубе? — обратился Дата к машинисту. — Почему двигатель не работает?

— Ветер попутный. И потом... кто знает, сейчас много всякого народа в море — и хорошего и плохого. Не лучше ли идти без шума? — нахмурившись, ответил за машиниста Антон.

— А чего нам бояться? Сейчас же включить мотор! — отдал команду шкипер, и фигура машиниста исчезла в темноте. Вскоре двигатель заработал, шхуна прибавила ходу.

Дата снова раскурил потухшую трубку и продолжил обход. У мачты лежал плотно набитый мешок.

— Это что еще такое? — спросил он у одного из матросов.

— Цемент, — коротко ответил тот.

— Может, я и цемент приказал погрузить на шхуну, а? — неуверенно спросил Дата.

— Вы сами притащили этот мешок, — сказал матрос, пряча улыбку.

— На кой черт нужен мне цемент на судне, — пробормотал про себя Дата и повысил голос: — Сколько раз говорил вам: когда я пьян, не слушать меня.

— Скажешь тоже. У нас бока не чешутся! — бросил один из матросов, отойдя в сторону.

— Ври, да знай меру! На своих матросов я никогда не поднимал руку.

— Верно, шкипер! Но силу твоих кулаков мы все-таки хорошо знаем, — ответил рулевой и взял курс на маяк.

Дата усмехнулся и, направившись к дверям своей каюты, окликнул пассажиров:

— Эй, вы, а ну, валяйте ко мне по одному!

Дата прилег на застеленную койку, не выпуская трубки из рук. На стене тускло мерцал жестяной фонарь, на столике вперемежку валялись куски черствого хлеба, увядшие стрелки зеленого лука и пустые коробки из-под консервов. Над койкой висел круглый компас, позвякивала медная кружка, повторяя все наклоны шхуны. На полу перекатывался пустой кувшин. В углу стояла деревянная табуретка.